Он опять обращался к Чесенкову:
— Ну встань же, голубчик, встань! — Чесенков пугливо поднялся и стоял ни жив, ни мёртв с опущенной головой. — Ты вдовец? У тебя, в самом деле, второе венчание? — допытывался Голицын. Тот кивнул. — Любопытно, м-да… любопытно. Что ж, я тебя лично благословлю. По-нашему, по-русски, голубчик. В храме, перед алтарем.
Князь величественно, неторопливо развернулся своим полнотелым корпусом, приподняв подбородок, и надменно произнёс, обращаясь к Возгрину:
— А вас, господин управляющий, я не в силах порадовать. После нашего отплытия вы можете считать себя свободным. М-да. Совершенно свободным! — язвительно подчеркнул князь, усмехнувшись. — И незамедлительно отправляться на свою любимую родину. Мы тоже вас отблагодарим за те труды, которые вы вложили, м-да, в матушкино имение.
Князь Голицын замедленным кивком головы показал, что аудиенция закончена.
Через три дня, 24-го июля, состоялось венчание крепостного крестьянина Ивана Даниловича Чесенкова и дворовой девицы Катерины Кузяковой. Князь Сергей Михайлович Голицын перед алтарем в присутствии изысканных гостей (он привык всё делать напоказ) благословил иконой Христа Спасителя вдовствующего конторщика, вступавшего во второй брак, лицемерно прослезившись на церемонии и приобнявшись со своим рабом. Об этом княжеском даре благодарный раб в приливе самых незамутненных верноподданнических чувств в тот же день своим каллиграфическим почерком вывел тщательнейшую надпись на гладкой оборотной стороне святой доски.
Джону Возгрину князь Голицын перед отплытием из Винстернского один на один в своем роскошном кабинете вручил расчётный лист и… французский пистолет! Чтобы ещё больше унизить гордого брита, сказал:
— Месье Вос-хрен, мой подарок со смыслом. Надеюсь, он вас обезопасит от разбойников во время путешествия по дикой России в вашу свободолюбивую Англию. Этот французский пистолет вы могли бы использовать при любых изменчивых обстоятельствах жизни, даже пустив пулю в собственный лоб.
Джон Возгрин и без слов сразу всё понял — сам по себе подарок был крайне вызывающим, подчеркивающим всю негативную гамму княжеских чувств. Он абсолютно точно уловил, чего князь ему желал: застрелиться или быть застреленным. Об этом он и поведал своему долголетнему другу, прощаясь с ним. С сожалением и печалью он отдал ему «во второй дар» ненужный ему французский пистолет, заметив с постоянно присущим ему юмором, на этот раз крайне мрачным:
— Пожалуй, девиз князя больше подходит для тебя, Иван. Потому что, пойми наконец, нельзя вечно оставаться рабом!
По своей врожденной лености, нерешительности и неторопливости князь Голицын выжидал события. В приокском имении он больше никогда не бывал, хотя не то что хорошо помнил, а часто похвалялся тем, как отбрил заносчивого англичанина, но главное — как облагодетельствовал своего крепостного человека, вступавшего во второй брак и выбравшего прелестную, как персик, дворовую девку. Идея второго брака всё упрямее занимала престарелого князя.
Его великолепный Пречистенский дворец на Волхонке, славившийся самыми пышными балами, московитяне между собой именовали «Холостяцким домом». Князю это нравилось. Ему казалось, что вся Москва благосклонно сочувствует его жертвенному одиночеству. Ему и в голову не приходило, что в определении холостяцкий присутствует и тонкая издёвка, и лёгкая московская ирония. К тому же он не брал в толк, да просто не воспринимал, что те же москвитяне прекрасно были осведомлены о его крепостной наложнице в Кузьминках, в роскошном подмосковном имении, к которой он был искренне привязан и любил баловать прижитых от неё деток. Но ни при каких обстоятельствах князь Голицын не намеревался на ней жениться, поднять до своего уровня, как когда-то сделал граф Шереметев, влюбившись в Прасковью Жемчугову. Поэтому в понятии «Холостяцкий дом» присутствовал вечный привкус ядовитой насмешки по поводу лукавого поведения того, кто возглавлял Московский опекунский совет и Императорское человеколюбивое общество. В любом случае голицынский «Холостяцкий дом» просуществовал в Первопрестольной более, чем полвека!
Однако мысль о втором браке наконец-то дозрела в заторможенном княжеском сознании, и это случилось как раз в то время, когда Александр Сергеевич Пушкин сватался к Наталье Гончаровой. 55-летний князь тоже решил, что влюблён, и избранницей его оказалась 20-летняя подружка трёх сестер Гончаровых, красавица и умница, Александра Россет. Не вспоминаете ли, что о ней писал тогда же Пушкин? Напомню: