— Там, наверное, друзья их живут, на втором этаже, — наивно предположил я, — вот они и ходят.
— Смешной, — рассмеялся Серёга. — Вот мы с тобой друзья, а под окнами не стоим. Друзья на улице гуляют, разговаривают, а не из окон переглядываются… — он призадумался, опустил глаза, поморщился и, наконец, сказал: — А я ни разу не видел на кого они там смотрят…
Я похолодел. Серёга сказал это таким тихим и жутким голосом, что мне в сию же секунду стало не по себе. Я с недоверием покосился на соседний дом, а затем вылупил свои глаза на друга и принялся молча ждать, пока он наконец-то успокоит или окончательно добьёт меня своим очередным предположением. Но он молчал, изредка поглядывая на злополучные окна.
Перед обедом, когда солнце ещё не поднялось достаточно высоко, мы отошли недалеко от дома и долго бродили между высоких тополей и небольших кустиков, обсуждая возможные варианты развития событий. Солнце поднималось всё выше, играя своими лучами на стволах деревьев, Серёга посмотрел на небо, остановился, и, развернувшись, пошёл обратно, я не отставал.
Домой мы шли чуть быстрее: небо начало затягивать тёмной синей тучей. Дождь влил, когда я уже забегал в свой подъезд, предварительно договорившись встретиться с Серёжкой через три часа на той же лавочке. Улица погрузилась в дремоту, лишь редкие птицы щебетали где-то вдалеке.
Тётя Лена была под градусом, она лежала в свой комнате, одной рукой придерживая небольшой красный тазик, а вторую прижимая к груди. Мама сидела рядом с ней, гладила её по плечу и что-то без устали говорила. Папа был на кухне, он сидел на деревянном стуле со спинкой прямо около открытого окна и, наслаждаясь умиротворяющим стуком капель по стеклу, читал старенькую книжку в твёрдой обложке. На подоконнике дымилась небольшая белая кружка с заваренным в ней пахучим растворимым кофе. Я встал рядом с отцом, поставил руки на подоконник и удобно уложил на них свою голову.
— Как погуляли? — спросил он, не поднимая глаз. — Не промокли?
— Нет, — грустно ответил я.
Капли наперегонки скользили вниз по стеклу, приятный запах кофе вперемешку с уличной свежестью витал в воздухе. Ливень заканчивался, тёмная туча шла дальше своей дорогой. После дождя всё снова ожило: начали петь птицы, сначала робко и тихо, а затем всё громче и громче. Среди всех звуков мой слух распознал еле слышную песнь кукушки. Я посмотрел в небо и тихо спросил:
— Сколько мне жить осталось?
— Всяко больше чем мне, — засмеялся отец. — Ты чего такое спрашиваешь?
— Да я у кукушки, — отвернувшись от окна, сказал я.
— Ни одна кукушка тебе правду не скажет, — говорил он, поднося кружку ко рту, — сколько человеку его судьбой дано, столько он и проживёт.
— А если судьбу обмануть?
— Судьбу не обманешь, знаешь, как в том кино, она тебя обманет, а ты её нет. Вон, посмотри, — он кивнул в сторону комнаты тёти Лены, — какая судьба у человека. Всегда весёлой была, ни разу при мне к спиртному не прикасалась, но раз начертано погибнуть от водки в четырёх стенах, то, как ни крути — погибнешь.
— И я погибну? — испугался я.
— Брось! Ты у нас воспитанный, до такого никогда не докатишься. У тебя судьба другая. Да и вообще, у каждого человека она своя, у кого-то схожа с другими, а у кого-то наоборот, целиком и полностью отличается. Хотя, пусть тебе её не обмануть, но рискнуть изменить всё-таки можно, даже нужно, как я считаю. Пусть и это изменение будет частью судьбы.
— И если бы она её изменила, — я мельком бросил взгляд в сторону злополучной комнаты, — то сейчас не лежала бы там?
— Конечно, — сказал отец и, оторвавшись от книги, посмотрел в окно, куда-то вдаль, словно сквозь всё видимое, что есть на свете, настолько задумчивым был его взгляд. — А может быть, она всё сделала правильно… возможно, такой у неё смысл жизни…
— А какой у меня смысл жизни? — улыбнулся я, горящими глазами глядя на отца.
— Никто не знает, Витя, — улыбнулся он и потрепал меня по волосам, — он, как и судьба, у каждого свой. Кому-то суждено изобрести что-нибудь великое, кому-то спасти из беды этого изобретателя, а кто-то просто должен оказаться в нужное время в нужном месте ради какого-то пустяка.
— А зачем ему изобретать что-то? — непонимающе спросил я.
Тогда отец запутал одиннадцатилетнего мальчишку своими философскими рассуждениями, но теперь, прокручивая в памяти наш разговор, я понимаю, что эта беседа была первой действительно серьёзной беседой в моей жизни.
— Ради большого смысла, смысла самой жизни. Вот, например… — он не договорил, из комнаты послышались неприятные звуки, и отец, резко развернувшись, устремился туда на помощь маме.
Когда всё закончилось, родители пришли на кухню, где несколько часов провели за разговором, они строили планы насчёт будущего жилья, делились впечатлениями от переезда в новый город, а также несколько раз приглашали меня присоединиться к чаепитию, но я, будучи незаинтересованным в подобной беседе, предпочёл отказаться. Лишний раз не провести с ними время было моей фатальной ошибкой, и только пережив неприятные события, о которых обязательно будет упомянуто в дальнейшем, я это осознал.