Дэвид умолк.
— Ну, и что же дальше? — спросила немного погодя Мари, обеспокоенная затянувшимся молчанием мужа.
— Мои стражи глазели по сторонам и от души веселились. Особенно наслаждались происходящим двое из них, охранявшие меня с флангов.
— Выходит, ты испугался лишь оттого, что оказался в толпе?
— Да. Во мне заговорил инстинкт самосохранения. В той толчее я мог бы стать удобной мишенью, о чем и известило меня мое подсознание: мыслить логически я не был способен в то время.
— А что ты думаешь обо всем этом сейчас?
— Не могу сказать ничего определенного. Просто знаю, что в первый момент ужас настолько овладел мною, что все остальное на свете перестало существовать для меня. Лишь спустя несколько секунд, словно дав мне время разобраться в своих чувствах, телохранитель, что был слева, подошел и высказался по поводу происходящего примерно так: «Ну разве это не прекрасно — видеть парней, возбужденных победой! Невольно и сам начинаешь ощущать подъем, не так ли?» Я пробормотал в ответ что-то невразумительное, а потом он спросил — я точно запомнил его слова: «Как дела, профессор? Уловили теперь что к чему? И что мы поделываем здесь?» — Дэвид взглянул на свою жену. — Уловил ли я?.. И что вообще должен был я уловить?
— Этот малый знает свое дело, — сказала Мари. — Твои телохранители обязаны защищать тебя. Я уверена, он хотел лишь спросить тебя, ощутил ли ты, что тебе в их присутствии нечего опасаться.
— Ты так думаешь? Неужели? Орущие парни, мелькающие во мраке какие-то тени, с трудом различимые лица… А он присоединяется к толпе и смеется… Смеется вместе со всеми… Ты и впрямь полагаешь, что этих ребят прислали сюда, чтобы они охраняли меня?
— Для чего же еще?
— Не знаю. Возможно, у меня просто в голове все смешалось: я же побывал в таких переделках, какие этим парням и не снились. И слишком уж много я думаю — о Мак-Эллистере и о том, какими глазами он смотрел на меня. Если б они не мигали, то я решил бы, что передо мной дохлая рыба. Подобные глаза могут произвести на человека какое угодно впечатление — все будет зависеть от его собственных чувств.
— То, что господин советник сообщил тебе, выходит за рамки привычного, — заметила Мари, прислонившись к мойке. Руки ее были прижаты к груди, взгляд обращен на мужа. — Его слова не могли не потрясти тебя. Как, впрочем, и меня, само собой разумеется. Вот и разгадка твоего состояния.
— Вероятно, ты права, — кивнул в знак согласия Уэбб. — Ирония судьбы состоит в том, что мне необходимо очень многое вспомнить, и в то же время имеется немало такого, о чем бы я хотел навсегда позабыть.
— А почему бы тебе не позвонить Мак-Эллистеру и не рассказать ему о своих ощущениях и предчувствиях? Ты же можешь звонить прямо ему: в его офис или домой. Мо Панов непременно посоветовал бы тебе поступить в данном случае именно так.
— Иного и нельзя было бы ожидать от Мо. — Дэвид неторопливо разбирался с яйцом на хлебце. — «Если тебе представилась возможность избавиться от одолевающего тебя беспокойства, то используй ее, и как можно быстрее», — вот что бы сказал он мне.
— Так в чем же дело?
На лице Уэбба появилось подобие улыбки, и Дэвид с той же неспешностью, с какой занимался яйцом, произнес:
— Может, я и позвоню, а может, нет. Стоит ли лишний раз демонстрировать свою то ли латентную, то ли пассивную или рецидивную паранойю, или как там, черт побери, они ее называют? Если бы только Моррису стало известно, что творится со мной, он бы тотчас примчался сюда и вышиб из меня все мозги.
— Если бы даже он этого не сделал, то остаюсь еще я.
— Ни ши нюхайцзы, — произнес Дэвид, вытирая бумажной салфеткой губы. Затем встал со своего стула и подошел к Мари.
— А что это означает, загадочный мой супруг и любовник под номером восемьдесят семь?
— Буквально: богиня, олицетворяющая женское начало. Ну, а в свободном переводе это звучит примерно так: ты — маленькая девочка, Хотя и не такая уж маленькая, поскольку три шанса из пяти, что я заполучу тебя в постель, где все проблемы отодвинутся на задний план.