Выбрать главу

Мне стало не по себе. Казалось, она находила в этом разговоре какое-то злорадное удовольствие. Неужели Филипп был прав в своей оценке Мизы? Я вернулась домой и провела ужасный вечер. На камине я нашла нежное письмо от Филиппа. Я мысленно просила у него прощения за то, что усомнилась в нем. Конечно, он был слаб, но я любила в нем и эту слабость, и я не хотела видеть в двусмысленных фразах Мизы ничего, кроме разочарования и обиды влюбленной женщины. Еще несколько раз она предлагала мне пройтись вместе с ней и раз даже пригласила обедать, но я отказалась.

XVIII

Приближался конец разлуки с Филиппом. Я ждала его с огромной радостью. Здоровье мое восстановилось, я чувствовала себя даже лучше, чем до беременности. Ожидание ребенка, ощущение жизни, формировавшейся внутри меня, наполняли все мое существо спокойной ясностью. Я приложила большие старания, чтобы приготовить Филиппу сюрприз к его возвращению. Без сомнения, он должен был видеть в Америке очень красивых женщин, прекрасно обставленные квартиры. Несмотря на мое состояние, а может быть именно в виду его, я занялась особенно усердно своим туалетом. Я изменила кое-какие детали в обстановке, так как Миза подала мне некоторые идеи о том, что могло бы нравиться Одиль. В день его возвращения я буквально наводнила дом белыми цветами. На этот раз я одержала победу над тем, что Филипп шутя называл моей «гнусной бережливостью».

Когда Филипп вышел из поезда на вокзале Сен-Лазар, я нашла его помолодевшим и веселым: кожа его потемнела от загара после шести дней морского путешествия. Он был весь полон воспоминаний и рассказов. Первые дни прошли очень приятно. Соланж еще не вернулась из Марокко; я поспешила удостовериться в этом. Филипп разрешил себе недельный отпуск до возвращения к своей работе и всю неделю целиком посвятил мне.

За эти несколько дней произошел один эпизод, который осветил мне глубокие тайники натуры Филиппа.

Как-то раз я ушла около десяти часов утра к портнихе примерять платье. Филипп еще не вставал. После моего ухода, как он рассказал мне потом, раздался телефонный звонок. Он снял трубку, и незнакомый мужской голос спросил:

— Госпожа Марсена?

— Нет, — сказал он, — господин Марсена. Кто у телефона?

Раздался сухой стук, и он понял, что там повесили трубку.

Это удивило его. Он протелефонировал дежурной по станции барышне, чтобы узнать, кто звонил; потребовались длиннейшие переговоры, потом ему ответили: «аппарат биржи»; справка была явно ошибочна и ничего не объяснила. Когда я вернулась, он спросил:

— Кто мог звонить тебе с биржи?

— «С биржи»? — удивилась я.

— Да, с биржи. Спросили тебя, я ответил, что это я, и тогда сейчас же повесили трубку.

— Странная история! Ты уверен?

— Что за вопрос, Изабелла! Он просто недостоин тебя. Разумеется, уверен. И потом, было отлично слышно.

— Мужской голос или женский?

— Конечно, мужской.

— Почему «конечно»?

Никогда в жизни мы не разговаривали в таком тоне. Я чувствовала, что невольно краснею. Хотя он и сказал «мужской голос», но я была убеждена, что телефонировала Миза (она очень часто вызывала меня), и не решалась назвать ее. Я сердилась на Филиппа за то, что он почти готов был заподозрить во лжи женщину, которая обожала его, и вместе с тем я была немного польщена. Значит, он мог ревновать меня? Я почувствовала, как во мне с изумительной быстротой родилась новая женщина, которой я до сих пор не знала, немножко насмешливая, немножко кокетливая, немножко сострадательная Изабелла. Милый Филипп! Если бы он знал, до какой степени я жила только им и для него, он был бы вполне спокоен, даже слишком спокоен. После завтрака он сказал мне с небрежностью, которая напомнила мне некоторые из моих собственных фраз:

— Что ты делаешь сегодня днем?

— Решительно ничего. Так, нужно зайти в одно-два места. Потом я буду пить чай у мадам Бермон, в пять часов.

— Тебе будет неприятно, если я пойду с тобой? Я ведь свободен сегодня.

— Напротив, я буду в восторге. Я не привыкла, чтоб ты был так мил и любезен. Значит, мы встретимся в шесть часов.

— Как? Ты ведь сказала в пять?

— Ну, это как всякий чай; на приглашении сказано в пять, а раньше шести никто не придет.