- Нянькой? Это лишнее, может, я и нахожусь под опекой дочери, но могу несколько суток провести одна. Так что будьте добры, покиньте мой дом! Я не хочу, чтобы здесь находился агент Озна.
- Послушайте, я не могу, у меня ведь приказ...
Но Ауве уже не слушала его, она увидела лицо дочери, мелькнувшее в новостях, и теперь напряжённо вслушивалась в слова:
« ... Трагическая случайность унесла жизни троих школьников, в решающий момент отняв у них возможности пополнить ряды нашего высокочтимого общества. Мы потеряли троих граждан, и эта утрата невосполнима, общество скорбит вместе с родителями. Всепланетным голосованием наши сограждане постановили выделить для семей погибших три лучших места на Площади Скорби, где покоятся останки величайших сонитан нашей планеты...».
Комната закружилась у Ауве перед глазами, и мощный рывок буквально вытащил её из сознания, кинув в темноту пространств на поиски дочери. Она знала, что Лит жива; знала, но не могла ухватиться за её мысли, теряясь в водовороте собственных.
Покинув тело так стремительно, она потеряла с ним всякую связь, и теперь её ничто не могло пробудить - ни мощные встряхивания Камо, который в панике пытался привести свою подопечную в чувство, ни многочисленные уколы врачей, прибывших на место через несколько минут. Ауве оставалось надеяться только на помощь левигатов...
***
Конрод сидел в своём кабинете, обхватив голову руками. Он не мог плакать, но в первый раз в жизни жалел об этом. Ещё в молодости Мер под впечатлением от антиземной пропаганды сделал себе операцию на слёзных железах, желая тем самым подчеркнуть своё презрение к людям. Теперь он знал, что его поступок не имел никакого смысла: когда люди горевали, плакала их душа, а не тело.
Конрод давно привык держать всё под колпаком, контролировать тысячи подчинённых ему жизней - управлять Озном. Озн не подчинялся обществу, его структура требовала немедленных и компетентных решений, а значит, она нуждалась в личностях. Так близко к грани, за которой стоят полуживотные, не подходила ни одна из управленческих структур планеты, поэтому именно среди работников Озна чаще всего находили отверженных.
Контроль и власть, добровольно взятые Мером на себя ради блага общества, сделали его уязвимым, а навалившееся потрясение кровавым росчерком пронзило его жизнь и открыло тайные подвалы, в которых он тщательно скрывал своё прошлое... Теперь Конрод лицом к лицу столкнулся с ним; и горе, упрятанное глубоко в сердце, затопило его душу предсмертным криком, в унисон с ненавистью требуя на плаху виновника.
Кастор был здесь, в соседней комнате. Подвластен ему, как и тысячи других сонитан. Но и так же недоступен.
Этого мерзавца защищало общество: его традиции, терпимость и мягкость в отношении к преступникам; эта парадигма, что с глупого и больного существа не может быть спроса.
Каково теперь было тем семьям, которых это существо лишило детей? Кто из них не желал смерти извращённому маньяку? Общество было всего лишь страхом выставить себя не такими, как остальные - колоссом на глиняных ногах. Сонитане проявляли чудеса терпимости, пока горе не появлялось в трёх шагах от них, разрушая привычный мир грубым ударом в солнечное сплетение.
Мер упал головой на стол и глухо зарычал, всё больше распаляя себя противозаконными горячими мыслями об убийстве. Он не мог пересилить себя, вернуть здравый смысл, уверенность, когда знал, что жалкий червяк, дерзнувший решать судьбы других сонитан, совсем рядом, за одной-единственной закрытой дверью, от которой у Конрода лежал запасной ключ в столе.
И хуже всего было то, что он знал, - это не просто жажда мести прыгает в его глазах кровавыми слезами. То стыд и раскаяние терзают душу сонитанина.
Кто бы мог подумать, что примерный порядочный гражданин, который в силу некоторых убеждений стал неудобен Озну, после отторжения превратится в злобного и расчётливого монстра? Мер должен был предусмотреть такую возможность, но его власть затмила всякий здравый смысл и сострадание. Он уже не думал о сотрудниках, как о сонитанах; для него они были щепками, летящими в сторону от бензопилы истории.
Кастор... Умный, беспощадный, хитрый, озлобившийся отверженный... Такой же сонитанин, как и многие вокруг, по ложному навету преданный слепой Фемиде... Учёный, научившийся иметь своё мнение в машине Озна. Преступник и убийца.
Теперь он заслужил своё наказание сполна и даже больше. Те напыщенные индюки в советах и всё общество вместе взятое - не могли придумать для него наказания большего, чем представлялось в голове убитого горем отца. А значит, они были некомпетентны, и не могли решать.