Она провоцировала его сделать то же, что он делал прошлой ночью - поцеловать её.
Мер не знал, как это у него получилось; он изучал подобное поведение у людей, но никогда не предполагал, что ему захочется с кем-то повторить это недостойное сонитанина действо. А вот теперь, его тело сгорало от желания прижать к себе эту женщину и ласкать её губы до потери пульса.
- Я сонитанин, и не хочу тебя целовать,- железным усилием прошептал прямо ей в губы Конрод, и она, воспользовавшись этим, жарко его поцеловала.
В это мгновение у Мера снесло крышу. Он превратился в сущее животное и взял Ауве прямо на полу. Сквозь неистощимую животную страсть в сознание Конрода пробилась мысль, что они оба отверженные, оба, как люди, получают удовольствие от того, что делают, и это должно их погубить.
После того, как всё закончилось, Ауве и Мер ещё долго лежали на мягком ковре, прижавшись друг к другу, наслаждаясь тихим покоем в сердцах. Но когда Конрод потянулся к ней снова, Ауве внезапно резко поднялась на ноги и тихо бросила Конроду:
- Я не могу быть с тобой. У меня есть вторая половина.
Эти слова в одно мгновение убили Мера, и возродили вновь.
Он молча поднялся на ноги, оделся и вышел вон из дома Коррекос. С той же секунды началась чёрная полоса в жизни Ауве.
Мер не оставил девушку в покое, он был зол и полон негодования. К тому же, холодный расчёт говорил ему, что Коррекос нежелательный свидетель его преступления против общества - его преступной натуры. И он сделал всё, чтобы Ауве навсегда потеряла уважение общества и своё место в нём.
Самым страшным было то, что у Коррекос, спустя девять месяцев после их злополучной ночи, родилась девочка, Лит. Никто не стал спрашивать, каким образом Ауве забеременела, предполагая, что она обратилась к искусственному оплодотворению, но Конрод отлично знал, чей ребёнок будет расти без отца. Это убивало его. Он чувствовал непреодолимую потребность растить свою дочь, однако ему оставалось только издали следить за её детством. Тогда Конрод задавил свои чувства работой, и наглухо похоронил прошлое, оставив для себя только дорогу вперёд.
Оказалось, что на этой дороге были свои повороты...
***
Ауве знала, что на этот раз её встреча с левигатами могла пройти не так гладко из-за недавнего инцидента, отвернувшего от неё большинство последователей Оптика; но особого выбора у неё не было - в мире идей только эти существа могли оказать ей помощь.
Тем не менее, сколько она ни посылала сигналы бедствия, никто так и не ответил на них, и не показался в пределах ментальной видимости. Наверное, Кирилл приказал игнорировать Ауве, одержимый гневом и разочарованием в ней...
Однако спустя некоторое время сонитанка вдруг ощутила в груди необыкновенное тепло и пронзительную нежность, которые с каждым мгновением становились всё сильнее и сильнее, нарастая, как волны в шторм. Через несколько секунд глубокое и сильное чувство накрыло её с головой и вынесло на берег разума - в её тело.
Короткий миг взмаха ресниц вернул рассудку ощущение реальности и добавил в чувства раскатистую гамму боли.
Болело всё тело, ровно уложенное на жёсткую каталку.
Ауве моргнула ещё раз, приводя в порядок спутанные после путешествия мысли, и неожиданно поняла, что не знает, кто помог ей вернуться.
Кирилл давно не испытывал к ней столь сильных чувств; возможно, он даже утратил самую способность любить, став чёрствым и холодным, как скользкий лёд. Когда его разум прикасался к ментальному полю Ауве, её охватывали лишь озноб и пустота, но никак не волны нежности...
Кто-то другой оказался настолько прочно связан с ней, что сумел преодолеть притяжение материи и вернуть заблудившуюся душу в храм.
- Лит? Дочка, это ты?- хриплым голосом позвала Ауве, пытаясь приподняться на слабых руках, но ей ответил кто-то другой.
- Успокойтесь, госпожа Коррекос, и попытайтесь принять тот факт, что...
Мер изо всех сил попытался произнести эти слова спокойно, официально, но не смог.
Он не должен был, не имел права рыдать без слёз, как сухая гроза в осенний полдень, не смел показать всю глубину своего отчаяния друзьям и коллегам - добропорядочным сонитанам, которые не были способны понять его сумасшедшую горечь. Но перед такой же преступницей, как и он сам, Конрод был свободен...
Он сжал ладонью своё горло и пошатнулся.
- Что...
Его колени подкосились, и мужчина рухнул на пол, схватившись за белые края простыни, укрывавшей Ауве.
- Они мертвы! Наши дети, их больше нет!..
Долее Мер сдерживаться не мог и глухо зарыдал, уткнувшись в жёсткую накрахмаленную ткань; его сильные пальцы ожесточённо вцепились и принялись терзать ни в чём не повинную материю, но это не облегчило боли...