Марк не обращал внимания на бабкино бормотание, он упивался лесным воздухом. Это было потрясающее ощущение. Затем придя домой, весь день носился по селу с местной детворой, без жалости тратя бурлящую энергию, подаренную лесом.
То лето на удивление было жарким, таким же, как прошлогоднее. Днями Марк пропадал на речке и возвращался лишь к вечеру обгорелый, грязный и голодный. И счастливый.
Перед сном бабка Тася отмывала его в тазу, нашёптывая:
— Солнышко тебя любит. Вон и волосы цвета солнышка.
Когда же укладывала спать, говорила:
— Не держись за прожитый день, внучок. Завтра проснешься новеньким, утром всегда всё новое.
И он засыпал с улыбкой в предвкушении нового дня и нового себя.
Так пролетело лето. А осенью задождило, и сельская ребятня перестала ходить на речку. В пасмурные дни, прячась с мальчишками в старой заброшенной часовне, они часами пугали друг друга страшными историями.
— Что, Ведьмак, страшно? — подзадоривали Марка, трясущегося от страха после очередной страшилки, — а с бабушкой своей жить не страшно?
Среди детворы ходили разные слухи о бабке.
— Ребята говорят, ты мертвецов умеешь оживлять, бабуля? — как-то спросил он.
— Не умею, — отвечала бабка, штопая носки перед свечкой. — Вон, носки твои лечу. Это умею. А когда они сплошь дырой станут, помрут совсем, зачем их оживлять? Мертвяки не возвращаются.
Баба Тася лечила людей так же, как его носки, тихо и аккуратно, нашептывая что-то перед горящей свечкой. Она лечила всех. Даже совсем тяжёлых поднимала на ноги заклинаниями, снадобьями и травными отварами.
— Я лишь чуток помогаю. Пока в нем есть жизнь, будет жить, — говорила она.
И хотя односельчане «за глаза» шептались, будто видели бабку летающей ночами в ступе, но лечиться к ней ходили все.
Долгими зимними вечерами, в тусклом мерцании свечи, бабушка рассказывала полусонному, закутавшемуся по уши в одеяло Марку сказки, которых он раньше никогда не слышал. Про летающих шаманов, про слепых видящих, про демонов, вселяющихся в людей, про добрых и злых духов. И еще рассказывала, что духи эти прилетели к нам на землю из далёких чужих планет и живут среди нас. Но не показываются — время ещё не пришло. Духов она называла «иными».
Так прошла зима. А весной, после первых оттепелей, приехала мать и забрала Марка в город. Отец с ней не приехал. Он не приехал и потом. Мать сказала, что он на очередной далекой стройке, строит для людей новую жизнь. Больше Марк никогда не видел отца.
Воспоминания медленно расплываются, возвращая сознание. Он опять открывает глаза, и перед собой видит не пластиковую обшивку реанимобиля, а серый запылённый потолок больничной палаты. Его веки — тяжелые гири. И ещё — он совсем не чувствует своего лица. И рук. Кажется, что на них нет кожи.
— Алкоголь и даркфомин в крови отсутствуют, — сквозь полудрему слышит он мужской голос. — Ни документов, ничего.
— Пожар? Что-то серьезное? Фильтрация?
— Его привезли сотрудники Безопасности.
Из тумана проступают два бледных облака с темными пятнами вместо голов. Они разговаривают о нем.
— Удивительно как он выжил. Пол-лица как небывало.
— Но почему к нам? В кластерах ежедневно находят заражённых. Зачем сюда? Для этого есть…
— Говорю же, это не наше дело.
— Ладно.
Они продолжают говорить, но слов не разобрать. Затем всё стихает, и бледные облака расплывчатых силуэтов растворяет туман.
Что с ним? Силуэты что-то сказали о пожаре. Он пытается вспомнить. Перед глазами лес. Густая, тёмная чаща. Но ему не страшно. Лес приятно пахнет.
«Освободись», — слышится старушечий голос.
Он — маленький мальчик босой, без майки бежит по пыльной дороге. Навстречу идет отец.
«Ты все-таки приехал за мной!» — кричит мальчик.
Марк открывает глаза. Он лежит в маленькой больничной палате на единственной койке. В палату входит большая грудастая медсестра с колючим взглядом и недовольным рыхлым лицом. Не замечая Марка, она открывает настежь окно, и в палату врывается утренняя свежесть.
— Сестричка, где я? — спрашивает он слабым голосом.
— Без комментариев, — недовольно фыркает та и быстро выходит из палаты.
Он осматривается насколько возможно. Серые крашеные панели. Паутина в углах. На выцветшем подоконнике забытый кем-то пустой целлофановый пакет. Обе руки забинтованы от локтей до кончиков пальцев. Голова и лицо перевязаны тоже. Лишь узкие щели для глаз. Он закрывает их и заново погружается в забытьё.
Его будит тихий кашель. У кровати стоит высокая светловолосая женщина в белом больничном халате.