Сев в большое кожаное кресло, она упёрла локти в стол и скрестила пальцы рук.
— Значит так, — её голос сделался одновременно мягким и властным, — из больницы забрать, как только это станет возможным. Ограничить все контакты — это и так понятно. До конца «прокачать» легенду о самоубийстве или о несчастном случае, на ваше усмотрение. Мне докладывать обо всем немедленно. Повторяю, не просто сразу, а немедленно. Держи лично под своим контролем. Феликс, отвечаешь головой.
— Понял, Агата. Всё понял.
— Ты не можешь всего понять. Я сама до конца не понимаю, насколько это сложное дело. Но поверь, такого дела у нас с тобой ещё не было.
Она взяла коннектофон и набрала нужный номер. В трубке ответили.
— Отправляю к вам полковника Аристовского, — сказала она. — Он должен знать всё без исключения, вплоть до мельчайших подробностей. Спасибо.
Когда Феликс ушёл, по-кошачьи бесшумно прикрыв за собой дверь, Агата долго сидела, не шевелясь, приковав пустой взгляд к старинному канцелярскому прибору в виде морских раковин с золоченой гравировкой: «Лучшему сотруднику». Она любила старые вещи, сейчас такие уже не делали. Её кабинет, выполненный в староанглийском стиле, дышал одновременно прагматизмом, роскошью и материализмом. Он был скорее похож на музей эклектики второй половины XIX века, чем на рабочий кабинет Председателя Управления Безопасности СОТ.
Агата встала, упёрлась руками о массивную столешницу рабочего стола, и так держась за неё, принялась растягивать затёкшую от напряжения шею, медленно наклоняя голову вперед-назад, из стороны в сторону. Сказывалась усталость, последние сутки она вся была на нервах. Она понимала — положение не такое уж мрачное, как пыталась она представить Феликсу. Да, именно пыталась представить, намеренно сгущая краски. На самом деле всё шло, хоть и с некоторыми нестыковками — куда без них — но всё-таки по её намеченному плану. Сейчас парень находится под наблюдением, и все, включая маразматиков из Совета и остальных проги, уверены в его гибели. Теперь главное, чтобы он вывел её на пришельца, чем она и займётся в ближайшее время. Сейчас же надо расслабиться и отдохнуть.
Агата сняла туфли и босиком прошла вдоль кабинета, в угол, к маленькой двери за бархатной шторкой. По пути расстегнула жакет и неспешно сбросила его на пол. Туда же упали юбка и белая шёлковая блузка. Оставшись в нижнем белье, она подошла к дверце, открыла и вошла.
В центре овальной залы чернел круглый бассейн, и холодный тусклый свет, пробивающийся сквозь затянутый тучами стеклянный купол, тонул в его тёмной воде. Агата Грейс встала на носочки и потянулась руками вверх, к дождливому небу, нависшему над прозрачным потолком. Затем сняла оставшееся бельё, обнажив идеальную для её возраста фигуру, и вошла в мрачную безмятежность.
Искупавшись, спустя время она лежала в шезлонге, да так и уснула, разметав мокрые волосы по его бамбуковой спинке. Легкая туника, деревянные сандалии, блаженное дыхание полуоткрытых губ. «Fais ce que dois, advienne, que pourra» — большие готические буквы синели татуировкой на её правом плече — слова римского императора Марка Аврелия, ставшие на долгие годы её девизом. Тату было сделано давно, в активе молодежной организации «Смена», в которую Агата вступила в одиннадцать лет. Актив «Смены» стал началом её новой взрослой жизни.
«Делай, что должно, и будь, что будет» — напутствовал Марк Аврелий, и именно так старалась жить Агата Грейс. Стоицизм императора-философа и его логика вдохновляли её. В сущности, она сама была таким стоиком, презирающим окружающую тщеславную чопорность, беспредельное самолюбование и неограниченный цинизм правящих проги. Могучая Империя Прогрессоров, казалось, созданная на века, с недавних пор стала попахивать гнильцой и Агата как никто ощущала этот запах. Так пахнут сытость и лень, прелюбодеяние и измены, чревоугодие и тупое безразличие. Власть не должна так пахнуть, иначе она перестанет быть властью. Агата была уверена, лишь стоики вправе управлять миром людей.
Истинный правитель должен обладать тремя качествами. Первое, душевным покоем и пониманием, что есть то, чего никогда не изменить. Второе, мужеством чтобы изменить то, что изменить всё же возможно. И третье, мудростью, чтобы всегда отличать одно от другого. Таким стоиком была Агата Грейс.
Лишь в одном не соглашалась она со своим древнеримским наставником. Не может Закон быть единым для всех, и для рабов и для господ. Не может правитель «уважать более всего свободу управляемых». В этом Марк Аврелий заблуждался. Агата Грейс была уверенна — у «управляемых» не может быть свободы, как не может быть её у снега, сковавшего вершину скалы, поскольку если солнце, подтопив снег, даст ему свободу, то несущаяся к подножию горы лавина сметёт всё на своем пути. Холод всегда должен быть крепче солнца.