А снимать меня с должности должен был пленум Московского горкома партии, на который меня, больного, насильно отправили.
Чазов приехал в больницу: "Михаил Сергеевич просил вас быть на пленуме МГК, это необходимо". А умру я или не умру после этого - не важно. Меня накачали лекарствами, посадили в машину. На пленуме чувствовал себя так плохо, что казалось - умру прямо здесь, в зале заседаний.
Наина говорила: "Но как же так! Ведь он же врач!" А что врач? Врач тоже лицо подневольное. Не было тогда просто врачей, просто учителей, все, так или иначе, были солдатами партии. Солдатами государства. Но вот увидел я Чазова через много лет, улыбнулся, пожал руку. Хотя и через силу.
... Да, я снова у Чазова. Странно это.
Сколько лет я сохранял в себе самоощущение десятилетнего мальчишки: я все могу! Да, я могу абсолютно все! Могу залезть на дерево, сплавиться на плотах по реке, пройти сквозь тайгу, сутками не спать, часами париться в бане, могу сокрушить любого противника, могу все, что угодно. И вот всевластие человека над собой внезапно кончается. Кто-то другой становится властен над его телом - врачи, судьба. Но нужен ли этот новый "я" своим близким? Нужен ли всей стране?
Именно в те дни, когда готовился к операции, Лена и Таня вспомнили о годовщине нашей свадьбы. В сентябре юбилей, сорок лет. Идут с утра к нам с каким-то блюдечком.
Я сначала даже не понял, в чем дело. На блюдечке два кольца - одно, с камушком, для Наины, а для меня - простое обручальное. У меня, кстати, его никогда не было. На свадьбу, помню, взял у деда его медное, напрокат. Для загса. Так с тех пор без обручального кольца и ходил.
"Молодые, сядьте рядом!" Наина, наверное, сразу сообразила, в чем дело. А я не мог понять, думал, что-то важное сказать хотят, что-то предложить. И вдруг, когда осознал все, такое тепло ощутил в груди, такую благодарность девчонкам... "Ну, мама, папа, поцелуйтесь! Обменяйтесь кольцами!" Какой солнечный свет в окне, какая жизнь хорошая! Хорошая - несмотря ни на что.
Да, принесли кольца. Хоть смейся, хоть плачь. Но плакать не стали. Правда, и выпить тоже не смогли за здоровье молодых.
О ходе самой операции мне писать особо нечего - лежал на столе. Своих хирургов, всех врачей во главе с Ренатом Акчуриным не забуду никогда. Правильный был выбор - оперироваться дома. Родные лица помогают. Точно помогают.
Не забуду и американского хирурга Майкла Дебейки, который на мониторе отслеживал весь ход операции. Я потом разговаривал с ним, шутил и все смотрел в его глаза. Как же мне захотелось быть таким же, как он в свои восемьдесят пять, - живым, веселым, абсолютным оптимистом, который всем нужен и знает все про эту жизнь! Он одним своим видом поставил передо мной эту цель - 85! Но до счастливой старости надо еще дожить...
... Произошло все это 5 ноября.
Встали мы очень рано. Поехал я один, семья осталась дома. Провожали меня в шесть утра, напряженные, волновались, конечно. Собирались ехать в кардиоцентр следом. Трудно сказать почему, но я был абсолютно спокоен, да нет, не только спокоен - я испытывал какой-то мощный подъем, прилив сил. Таня первая это заметила: "Пап, ну ты даешь. Мы тут все трясемся, переживаем, а ты какой-то веселый. Молодец". В больницу поехал не в обычной президентской машине, а на "лидере" - первой машине сопровождения. "Зачем?" - спросила внучка Маша. "Чтобы никто не узнал. Иначе там будет толпа журналистов. Им пока снимать нечего. И вообще пусть поменьше суетятся", ответил я.
Как-то быстро проскочили в ворота. На часах было шесть тридцать. Погода сырая, серая. Дождик, по-моему, моросил. И ветер в лицо. В холле больницы меня ждала целая толпа в белых халатах. Вид они имели, прямо скажу, неважный. Бледный вид. Помню, чтобы чуть разрядить обстановку, я сказал руководителю консилиума Сергею Миронову: "А нож-то с вами?" Все немножко оттаяли, заулыбались.
Началась операция в восемь утра. Кончилась в четырнадцать.
Шунтов (новых, вшитых в сердце кровеносных сосудов, которые вырезали из моих же ног) потребовалось не четыре, как думали, а пять. Сердце заработало сразу, как только меня отключили от аппарата. За ходом операции следили Дебейки и два немецких кардиохирурга, Торнтон Валлер и Аксель Хаверик, которых прислал Гельмут Коль. Ну и, конечно, наши - Беленков, Чазов, целая бригада.
Наину и дочерей в просмотровый зал, слава Богу, не пустили. Не знаю, как бы они смогли пережить это зрелище.
Заранее были подготовлены и подписаны два указа - о передаче всех президентских полномочий Виктору Черномырдину (на время операции) и их возвращении мне же. Сразу, как только пришел в себя после наркоза, проставил время на втором указе: 6.00.
Потом много писали: как только Ельцин пришел в себя после операции, он потребовал ручку и подписал указ о возвращении полномочий. Вот, мол, инстинкт власти!
Но дело тут, конечно, не в страхе потерять власть. Это известный журналистский штамп, не более. Просто все шло по плану. Как было задумано. Шаг за шагом. В этом ощущении порядка, четкости в тот момент я действительно сильно нуждался.
После операции мне принесли алую подушечку - подарок от американского общества больных, переживших операцию на открытом сердце. Прочитал их письмо: "Дорогой Борис Николаевич, мы сердечно желаем вам скорейшего... " Подушечку нужно прижимать к груди - и кашлять... Чтобы мокрота, скопившаяся в легких, скорее отходила.
Что было по-настоящему неприятно и болезненно - огромный шов на груди. Он напоминал о том, как именно проходила операция.
Я очень не люблю долго болеть. Семья это знает, мои врачи - тоже. Но в этот раз, к счастью, прогрессивная методика реабилитации совпала с моим настроением на все сто, даже на двести процентов.
Уже 7 ноября меня посадили в кресло. А 8-го я уже начал ходить с помощью медсестер и врачей. Ходил минут по пять вокруг кровати. Дико болела грудная клетка: во время операции ее распилили, а затем стянули железными скобками. Болели разрезанные ноги. Невероятная слабость. И
несмотря на это - чувство огромной свободы, легкости, радости: я дышу! Сердце не болит! Ура!
8 ноября я, несмотря на все уговоры врачей, уже уехал в ЦКБ, минуя специальную послеоперационную палату.
Спасибо вам, мои врачи, медсестры, нянечки. Всех вас не перечислить в этой книге, но все ваши лица помню и люблю!
Спасибо моей семье.
И огромное спасибо - больше всех волнующейся, переживающей - моей Наине.
Там, в ЦКБ, было у меня время подумать.
В принципе, катастрофы со здоровьем случались на протяжении всей жизни. Прободение язвы, травма позвоночника после аварии самолета в Испании, инфаркты, были и операции, и дикие боли. Но периоды болезни, плохого самочувствия, как правило, чередовались с работой по 20 часов в сутки, с моментами чрезвычайной активности, с тяжелейшими нагрузками. Падал, вставал - и бежал дальше. Мне так было нужно. Иначе жить не мог.
Сейчас, лежа в палате ЦКБ, я понимал - отныне, наверное, будет как-то по-другому. Но ощущение легкого дыхания, ощущение свободы не проходило. Не болит! И это самое главное! Скоро я
буду на работе!
20 ноября сняли послеоперационные швы. Первый раз вышел в парк. Гуляли вместе с Наиной, Таней, внучкой Машей. Сказал несколько слов тележурналистам - пообещал скоро выйти на работу.
А в парке было сыро, тихо и холодно. Я медленно шел по дорожке и смотрел на бурые листья, на ноябрьское небо - осень. Осень президента.
22 ноября я переехал в Барвиху. Торопил врачей, теребил их: когда? когда? когда? Врачи считали, что после Нового года - в начале января - я смогу вернуться в Кремль. У меня сразу поднялось настроение. Я шутил, всех подначивал. Все никак не мог привыкнуть к ощущению, что сердце не болит. Сколько же месяцев, да нет, лет я провел с этим прижатым сердцем, будто кто-то давил, давил изнутри все сильнее и все никак не мог додавить...
Семья радовалась моему состоянию. Я впервые за долгое время приносил им радость. Только радость.