На наших с ним встречах мы подолгу обсуждали, какие моменты необходимо акцентировать, какие проблемы требуют детализации. Мне нравилась его спокойная, чуть сухая манера излагать свои мысли, нравилось, как он аргументирует свою позицию, как спорит, без излишних эмоций, ровно. Он был из того поколения молодых политиков, которым чуть за сорок и которые пришли во власть не из-за самой власти, не из-за карьеры. Она им не нужна. Любой из них (Волошин, пожалуй, даже больше других) в любой момент готов был вернуться назад, к своей спокойной частной жизни. Нет, они пришли во власть, чтобы попытаться сделать ее сильной, эффективной. Они пришли, чтобы доказать всем, и себе в том числе, что Россия будет цивилизованной, демократической страной.
Внешне Волошин - типичный кабинетный ученый. Бесстрастное лицо вроде бы очень закрытого человека. Нарочито тихая речь. При этом Александр Стальевич - абсолютно нормальный, живой, остроумный собеседник, когда узнаешь его поближе.
Я встаю обычно в 5 или 6 утра, рано. После чашки чаю иду на второй этаж в свой кабинет, там на столе лежат срочные документы. Беру один из них текст послания. Читаю, дохожу до места, которое меня не устраивает. Поднимаю трубку телефона "СК", прошу соединить с Волошиным. Через несколько секунд голос оператора: "Борис Николаевич, Волошин у телефона, связь открытая".
"Открытая" - значит, не шифруется. Дело в том, что он живет в квартире в обычном жилом доме на Ленинском, естественно, туда спецсвязь была не подведена, поэтому общаемся с ним по его городскому телефону.
(Так как с Волошиным приходилось вести и конфиденциальные разговоры, через какое-то время проблему решили. Специалисты ФАПСИ поставили ему в квартиру особый ящик - шифратор. Волошин был не слишком доволен, поскольку ящик занимал половину 9-метровой комнаты.)
Постепенно, во время этих и других разговоров, у нас сложился с ним особый, человеческий, контакт. И когда я понял, что настала пора менять руководителя администрации, другой кандидатуры, кроме Волошина, у меня не было.
Правда, перед подписанием указа я позвал к себе Чубайса и Юмашева. Два бывших шефа моей администрации. Прекрасно знают эту работу, чувствуют, какими качествами должен обладать человек на таком месте. Спросил, что они думают о Волошине. Оба твердо поддержали мой вариант.
Когда Примаков узнал об этом решении, он сильно расстроился. Даже обиделся на меня. Позже не удержался, спросил: "Борис Николаевич, зачем вы Бордюжу уволили?" Я ответил: "Не справлялся".
Кстати, сообщить Примакову о снятии Бордюжи и назначении нового главы администрации я попросил самого Волошина. Он позвонил ему и сказал: "Евгений Максимович, это Волошин. С сегодняшнего дня президент назначил меня главой администрации".
Это, еще раз повторю, сильно расстроило Примакова. И с самого начала у них отношения не сложились. Волошин был совсем чужим для премьера.
Россия - страна настроений, эмоций. Так уж мы устроены, тут ничего не поделаешь. В политике эти эмоции и настроения людей переплетаются порой самым причудливым образом.
... Скажем, человек, находящийся в России у власти, всегда вызывает ожесточенную критику, порой даже немотивированную злобу, какую бы политическую позицию он ни занимал. С другой стороны, именно руководитель страны (в данном случае премьер-министр) в России автоматически становится мощным политическим центром, консолидирующим самые различные силы.
За полгода своего премьерства Евгений Максимович наверняка почувствовал эту тенденцию. Почувствовал свою политическую перспективу как премьера, который может идти на выборы 2000 года во главе какого-то нового общественного движения.
Однако меня эта тенденция совершенно не устраивала. При всей своей честности, порядочности, даже верности президенту Примаков категорически не мог быть тем премьером, который будет бороться за президентство в 2000 году. В этой роли России нужен был, по моей оценке, человек совсем другого склада ума, другого поколения, другой ментальности.
Вольно или невольно, но Примаков в свой политический спектр собирал слишком много красного цвета.
Кстати, в том, что отставка Примакова произошла довольно резко и быстро, виноваты именно те, кто рьяно собирался ограждать его от президента, возводить между нами какие-то политические бастионы. Еще 19 марта Зюганов призвал защищать правительство с помощью стачкомов и массовых выступлений. (Консультации Примакова с руководством КПРФ, кстати, стали практически постоянными. Я в них уже не вмешивался, предпочитая ни о чем не спрашивать Евгения Максимовича.) Так вот, коммунисты запланировали на май еще один раунд политического обострения - решающее голосование в Думе по импичменту. Комиссия по импичменту работала вовсю уже больше года. Было пять пунктов обвинения: уже упоминавшийся "геноцид русского народа", развал армии, 93-й год, Беловежские соглашения и образование СНГ, война в Чечне...
Именно на май коммунисты и подгадали это голосование. Возможно, считали, что находящийся в процедуре импичмента президент, как бы подвешенный на ниточке неопределенности, вряд ли решится отправить в отставку премьера. Возможно, хотели спровоцировать открытое столкновение президента и правительства, вызвать массовые беспорядки, добиться новой атаки на меня в Совете Федерации. Но так или иначе, именно думский импичмент ускорил отставку Примакова. Потому что проблема теперь формулировалась для меня предельно просто: увольнять Примакова до голосования или все-таки после?
... Значительная часть администрации была против отставки до голосования. Их аргументация была простой: после отставки Примакова импичмент неизбежен. Больше того, получается, что президент сам идет на импичмент: после отставки близкого к коммунистам правительства левые в Думе во что бы то ни стало захотят компенсировать свое политическое поражение.
Я же считал по-другому.
Резкий, неожиданный, агрессивный ход всегда сбивает с ног, обезоруживает противника. Тем более если выглядит он абсолютно нелогично, непредсказуемо. В этом я не раз убеждался на протяжении всей своей президентской биографии.
Занимать выжидательную позицию было опасно не только в психологическом плане. Если бы голосование в Думе состоялось и была начата процедура отстранения от должности, в этом неопределенном состоянии мне было бы уже гораздо сложнее снимать Примакова. И думцы это понимали не хуже меня!
Сразу после голосования, буквально через несколько дней, 17 мая, планировалось заседание Совета Федерации, на котором должна была быть принята специальная резолюция в поддержку правительства. По моим оценкам, поддержать премьера были готовы подавляющее большинство сенаторов, порядка 120-130 человек.
Голосование по импичменту, поддержка Совета Федерации... Да, такой расклад очень сильно укреплял позиции Евгения Максимовича.
Ну и наконец последнее: существование на политической сцене такой серьезной фигуры, как Примаков, и психологически, и непосредственно через контакты, различные договоренности очень сильно влияло на настроение депутатов.
Как бы хорошо я ни относился к Евгению Максимовичу, рисковать будущим страны я просто не имел права.
Решение по его отставке было практически предрешено уже в середине апреля.
Первым шагом в этом направлении было назначение Сергея Степашина вице-премьером.
По Конституции исполняющим обязанности премьер-министра может быть назначен только человек, занимающий вице-премьерскую должность. Ни один из замов Примакова меня в этом качестве не устраивал.
К Сергею Степашину, министру внутренних дел, Евгений Максимович относился спокойно, ровно, он был единственным человеком в правительстве, который Примакова называл на ты. Евгений Максимович считал, что Степашин для него не опасен. И дал согласие.
С этого момента в прессе начали спорить о том, кого видит президент в качестве преемника Примакова - хозяйственника Аксененко или силовика Степашина.
Ожидание перемен просто висело в воздухе. Все чего-то ждали. И я на очередном заседании в Кремле (это было заседание Комитета по встрече третьего тысячелетия) решил подыграть, еще больше разбередить ожидания. Я посреди речи вдруг сделал паузу и попросил Степашина пересесть от меня по правую руку, и перед зрачками телекамер состоялась непонятная для многих, но важная в тот момент процедура пересадки Сергея Вадимовича из одного кресла в другое, ближе ко мне.