Нам стало неловко, а ему — боязно.
— Пять дней блуждали! — пояснил ему я, кивнув на взломанный технический этаж. — Замуровали нас там! Насилу выбрались, дай пять тысяч на метро!
Объяснение его удовлетворило, а просьба расставила все на свои места.
— Нету, робяты, нету! — пробормотал он и, как положено гному, сгинул.
Мы выглянули в лестничное окошко. Белая «пятерка» стояла довольно аккуратно, так, чтоб сидящие в ней джитигы могли контролировать почти весь двор, однако у нас были все шансы — требовалось проскочить до угла дома метров десять, а там нас никто уже не смог бы засечь. Да и наблюдатели не ожидали, что мы выйдем из этого подъезда. Осталось превратить свои потребности и возможности в соответствие со способностями соглядатаев.
Мы собирались выйти спокойно и пойти степенно и вовсе не желали сваливать, как быстроногие Ахиллесы. Поэтому, пока мы спускались по ступенькам, у нас состоялась профилактическая дискуссия.
— Все же их было двое: Ахилл и Ахиллес.
— Чем докажешь? — проверяя, способен ли я буду быстро выхватить ствол, заинтересованно спросил я у Гаррика.
— Элементарно. Есть и ахиллесова пята, и ахиллово сухожилие.
— Логично. Последнее лучше не рвать, а первую — не показывать врагу.
— Да, глубокий смысл: показал герой врагу пятки, его и подстрелили…
Гаррик толкнул дверь подъезда и мы, чтоб не смотреть, не смотреть еще раз, не смотреть по сторонам, не нервничать, только не нервничать, продолжили углубляться в мифологию:
— Было ли у Париса адамово яблоко?
— И какую любовь можно назвать неоплатонической?
— Не нервничай.
Мы уже спустились по ступенькам, прошли три метра, четыре…
— Кстати о быстроногом Ахи…
Мы не смотрели по сторонам, но когда вдруг где-то взревел мотор, мои глаза реф-лекторно скосились.
— Хорошо, что их было двое! Ахилл, Ахиллес! Ты один, я другой! Сваливаем!
— Тупо! — возразил Гаррик. — Тупо убегать от машин здесь, в новостройках! В пятку раненный джигит далеко не убежит.
Он спокойно отошел к стене и положил руку на пояс. Я последовал его примеру. Обернулись мы уже одновременно без резких движений. Стартовала та самая «пятерка». Ясный, солнечный денек, радостные повизгивания на детской площадке, а тачка медленно-медленно приближалась к нам. Как они могли нас заметить? А, понятно. Один паренек встал со скамеечки, на которой до этого он спокойно потягивал пивко, второй трусцой рванул с дальнего конца двора, третий, уныло чесавший акупунктурно запрограммированную поросль на своей макушке всего метрах в двадцати от нас, тоже двинулся с места.
Но не к нам, от нас. Белая «пятерка» остановилась, не доезжая. Четыре чувака внутри здорово просматривались, они откровенно ржали, потешаясь над нами. Что до трех спортсменов, одновременно стартовавших из пунктов А, В и С, то они и вовсе перестали обращать на нас внимание и просто сошлись в пункте D у серой «девятки» с тонированными стеклами.
— Открытое наружное наблюдение, да, Гаррик? Так это называется?
— Не совсем. Не «открытое», кой черт! Пойдем потихоньку.
Что они могли нам сделать средь бела дня и праздных горожан? Мы птицы не чкалов-ского полета, много чести нас стрелять при свидетелях.
Мы потихоньку, вразвалочку, пошли к углу Богатырского и Серебристого, зашли в книжный магазин — не затем, чтоб приобрести Коран или подписаться на собрание сочинений Д. Юма, а с целью взглянуть через стеклянные двери на наших преследователей… и если повезет, попытаться выскочить через служебный выход во двор углового дома. Белая «пятера» медленно проследовала за нами до самых дверей магазина — прямо по тротуару! — презрительно урча, остановилась. Из нее вылез один из соглядатаев и зашел в магазин с таким видом, будто находиться так близко от мудрых источников знаний для него было привычным делом.
Мы едва успели сделать вид, что увлечены каким-то отрывным календарем на 1966 год.
— У него на глазах сваливать через черный ход тупо! — не преминул вставить свое любимое словечко Гаррик. И повторил, перелистывая странички с памятными партийными датами: — Да-да, тупо!
Я согласился, но ничего не ответил, пораженный удивительным делом: мне показалось, что мои извилины пришли в движение… Честное слово, я стоял и шевелил ими! Поп-ривыкнув к необычному состоянию и окинув еще разик безразличным взглядом книжные полки, я решил вернуться к насущным проблемам.