Бдыц! Дзынь…
Крайне обидно становится человеку, если единственный путь отступления находится в секторе обстрела его неприятелей. Не то чтобы я обиделся, но загрустил — точно! Два выстрела мой РЖ выдержал, однако в том, что при третьем он не разорвется у меня в руке, я не был уверен. Барабан провернулся автоматически, следовало отвести курок… Я уже был готов, наплевав на особые условия и понятие «смертельный риск», еще раз выстрелить, не глядя, и кинуться к окну, роняя по пути шкафы и человеческое достоинство, как вдруг из гостиной раздался голос… Удивительно знакомый, почти родной:
— Если ты высадишь окно, мы его пристрелим! Честно! Как говорят твои кореша: «В натуре, пристрелим!» Не рыпайся и брось ствол! считаю до трех: пять, четыре…
— Подожди! Секунду на размышление! — крикнул я и перекатился, чтоб меня не поймали пулей по звуку.
Он не выстрелил.
— Твоя секунда продлится не больше минуты! — посрамив теории Эйнштейна и Козырева, предупредил меня тот же голос.
Я не ответил. Кого «пристрелим» было и так понятно. Бедолага Гаррик попался на лестнице и получил по тыкве. «Мой шпалер всегда при мне», — это его утверждение запомнили. И припомнили. А вот что и у меня окажется ствол, никто не ожидал, ясно. Но больше всего меня смущало совсем другое: гарантии! Допустим, он не блефует и готов спустить Гаррика. Но что будет, если я пойду на переговоры? Маленькая отсрочка? Или…
— А ты его не хлопнул уже? Я хочу посмотреть!
— Он тяжелый! Как я его тебе внесу, чтоб ты посмотрел?
Логический тупик.
Совершенно очевидно: собрались дилетанты, выхватили пушки, постреляли друг в друга, почти не глядя, а теперь вот два перепуганных индивидуума дрожат в разных комнатах с револьверами наготове. Два? Не факт, три! Настю нельзя сбрасывать со счетов… ну или там с файла, если память все же похожа на компьютер. Не восьмое марта, лениться она не станет, точно! Чем может — поможет своему дружку, которому нечего терять!
Ему и впрямь терять уже нечего. Я лежал за широкой трехспальной кроватью, сердце бешено колотилось у меня внутри, а желудок от страха сводило так, словно я не ел дня четыре. Но мозги работали безумно быстро, видения недавнего прошлого проносились в них с неимоверной быстротой, и их последовательность обретала смысл — смысл, оправдывающий мою многословность на предыдущих страницах. Ты, читатель, и я, благодаря этой многословности, теперь оказались в равных условиях, ведь я так скрупулезно отображал все события этих опасных дней…
— Ну, я стреляю!
— Да ты его давно уже грохнул, еще на лестнице, стреляй, придурок!
Я вновь перекатился.
— Он жив, не веришь?
Конечно, я сразу узнал его голос: истеричный, с маленькой сумасшедшинкой, но в этом знании — мое единственное преимущество… преимущество, грозящее смертью. Понятно, никто не может узнать интонации, модуляцию голоса на белых страницах, покрытых вязью странных иероглифов-буковок. Но давайте подумаем вместе: кто имел контакты с Михалычем и жутко перепугался, когда ситуация сложилась так, что можно было бы предположить, что его связь со стариком-токарем раскрыта? Очевидно, он пришел тогда принести деньги за выполненную «в кредит» работу — слова Михалыча о том, что «некоторые-де платят не сразу, погодить просят», являются нелишним подтверждением этого предположения…
— Пусть скажет что-нибудь! Ты, падло, в ловушке, если ты его, не дай Бог, грохнул, тебе ведь тоже из квартиры не выйти! Дверь у меня на прицеле! Не прошмыгнешь!
— И тебе некуда деться! Можешь рискнуть, сигануть в окно, но я успею тебя продырявить!
Забавно. Профи бы умерли от смеха. Но мы не были профессионалами и вовсе не хотели умирать. Я по крайней мере. Не знаю, как там насчет Василиваныча. Потому что это был он. Но и не совсем он — в голосе того парня, которого я когда-то знал, никогда не звучало столько безнадежного безумия, пульсирующей ненависти. Запросто можно поверить, что он способен продырявить и бесчувственного Гаррика, и меня заодно. Смерть старика токаря стала понятной: парень пришел отдавать деньги единственному человеку в Питере, знавшему, что у него есть ствол, способный плеваться девятимиллиметровыми пульками, и неожиданно застает там опасных свидетелей, к одному из которых вдобавок он испытывает и жгучую профессиональную ревность. Бедолага Алферов! А я… я трижды успел пожалеть о тех многозначительных фразочках, которые отпускал вчера днем на «Морфизприборе». Они-то его больше всего и напугали!