— Оуй! О-ой! — сонно пробормотал кто-то.
Кто-то? Да некому, кроме Алферова! Сотрясенье мозгов — славное снотворное! Значит, жив еще! Что же, придется бросать ствол?
— Бросай ствол и вылезай! Иначе я его прикончу!
Я горько-горько заплакал. В душе. Нужно было срочно на что-то решаться. Особенно мне не нравилось то, что ведь и дураку понятно, зачем я Василиванычу без оружия-то! Как ляпнул какой-то юморист, «не ешь меня, серый волк, я тебе еще пригожусь»… а на что можно серому волку сгодиться — и так ясно: на обед… или на завтрак…
Все! Сам погибай, как принято…
— Все! Сейчас выйду! Только, может, ты I тоже свой ствол на пол бросишь? — наивно I попросил я.
— Чего захотел! — злодейски захохотал I он, подтверждая самые худшие мои опасе-ния. — Вылезай! Без всяких условий.
«Черт с ним, с Гарриком!» — сказал внутри меня кто-то циничный. «Вот еще!» — воз- I разила ему лучшая часть меня. Дьявол, мы подняли такой грохот, такую пальбу, а никто из соседей не догадался вызвать милицию! Будь проклята гражданская инертность!
— Ладно! Я выхожу. Но — с пушкой в руках! — предупредил я Василиваныча. — Зачем, скажи, мне ее бросать? Мне терять нечего, кроме самоуважения!
Он промолчал. Аккуратненько я поднялся и начал подходить к двери. И с каждым шагом в моей голове складывалась все более и более ясная картина ближайшего будущего. Весьма похожая на завтрашнюю статью Ва-силиваныча: «Криминальные элементы, псев-дожурналисты, водившие дружбу с заправи-лами преступного мира, оказались вовлечены в назревающую войну мафий… После устра-нения Шамиля, на которое они были вынуждены пойти, между сообщниками возникла кровавая разборка, в результате которой они, 1 как два бешеных волка, уничтожили друг друга… на месте кровавого сведения счетов был найден и револьвер, из которого до этого I оказались застреленными двое: легендарный Шамиль, безусловно, не ожидавший пули от одного из скромных сотрудников собственной газеты, и токарь М., расточивший орудие для преступников и ставший поэтому нежелательным свидетелем… " И еще что-нибудь про «вашего покорного слугу».
Обхохочешься, действительно! Здравомыс-дяший читатель наверняка поморщится и скажет: «У страха глаза велики, а ноги быстры» или что-нибудь не менее мудрое, но что еще мне оставалось предположить?! Ствол, орудие преступления — единственная железная улика! — судя по всему, до сих пор находился в руках у Василиваныча. А убийство Шамиля действительно могло бы сойти ему с рук, настолько диким и непредставимым оно было в принципе, если б он не запсиховал, наткнувшись на нас с Гарриком на «Морфизпри-боре» на Шпалерной. И то, что он шлепнул токаря из того же револьвера, являлось доказательством, что второго ствола у него не было. Да и откуда, собственно! Я ведь сам вооружил его, как Гайдар — Чечню!
Апеллировать к правам человека показалось мне неуместным. Я шагнул вперед.
— Пушку! Выкинь револьвер! — завизжал Василиваныч.
Послышался грохот, и какой-то невидимка раскрошил потолок над моей головой. «Пуля», — догадался я, понятливый, как крала. И прыгнул вперед. Этот выстрел мог быть четвертым… но мог быть и пятым, последним… а для того, чтобы поудобней перехватить в руке револьвер Гаррика, Василиванычу Понадобилось бы какое-то время. Секунда.
Мгновение, и только оно, это самое мгновение, могло меня спасти.
Наверное, не только меня, но и Гаррика.
«Сколько же он произвел выстрелов?» я уже прыгал, когда мне пришло в голову спокойно посидеть, подумать на эту тему. Первый выстрел — когда мне удалось отпрыгнуть в комнату и выхватить свой револьвер. Затем мы обменялись пулями — второй. Третий испортил тахту в спальне, четвертый разбил окно, когда я попытался к нему отползти… Этот выстрел должен быть пятым!
Просто обязан!
Эти мысли промелькнули в моем мозгу за те доли секунды, которые необходимы человеку шести футов роста на суперпрыжок метра в три, почти без разбега. Что там у меня с нормами ГТО? А со средней продолжительностью жизни?
С отличающей любого дилетанта непосредственной неуклюжестью я влетел в комнату, и в моем восприятии запечатлелась радостная, пасхальная картина: растерянный Василиваныч тянет лапу ко второму револьверу в руке у бледной, но решительной с виду Насти, тем самым не позволяя ей выстрелить в меня ей самой, у его ног валяется неожиданно заболевший Г. Алферов: почти такой же бледный, как девочка, только куда менее решительный. Особенно болезненно он выглядел оттого, что с башки у него текла красноватая гадость. Словно кто-то с размаху расплющил ему о темя гнилой помидор.