– Грант! – крикнула Одри, хотя её голос был едва слышен.
В этот момент она, казалось, потеряла дар речи, а сердце готово было остановиться. Паника и ужасное предчувствие появились внутри.
Три глухих выстрела подряд пронзили воздух.
Крик Одри был похож на жалобное рычание, когда она увидела, как Грант остановился. Наклонившись вперёд, он медленно опустился на колени и, прикрыв глаза, безжизненно упал на землю всем телом.
Нечеловеческий вопль вырвался из горла Одри. Внутри что-то с адской болью перевернулось. Будто пули ранили не Гранта, а лишь её одну.
– Пусти меня! – бросила Одри, отчаянно вырываясь из рук отца.
Билл растерянно осмотрелся по сторонам, инстинктивно наклоняя голову ниже.
– Там опасно! Куда ты собралась? – нервно вспылил Билл, отводя дочь как можно дальше с места, где только что произошло преступление.
Одри словно в тумане не могла отвести взгляда от Гранта. Казалось, земля ушла из-под ног, а сердце перестало биться. Перестало биться вместе с теми выстрелами.
Она толкнула отца в грудь, всеми силами желая отвоевать право броситься к Гранту. Как бы опасно это ни было.
– Пусти! – она не могла узнать свой собственный голос. – Пусти немедленно!
Слёзы катились по лицу, но Одри их не замечала. Боль осознания произошедшего мучительно давила изнутри, выворачивая душу наизнанку.
Машина, из которой стреляли, с визгом помчалась вперёд, не останавливаясь.
– Одри! – позвал Билл. У него уже не хватало сил сдерживать её в своих руках. – Что же ты делаешь? Милая, не иди к нему!
– Я не могу оставить его! – она, задыхаясь, посмотрела в перепуганные глаза отца.
Билл покачал головой. Сердце разрывалось от того, что он видел. Состояние Одри было катастрофически плохим. Отец боялся отступить даже на шаг назад, опасаясь, что она прямо сейчас упадёт в обморок. И причиной тому были не её многочисленные проблемы, не те страдания от Блокады. Причиной истерики, слёз и неудержимого крика стала возможная кончина Доминика Хардмана.
Билл прикусил нижнюю губу и в момент отпустил свою дочь. Закрыв рукой рот, он сдерживал нахлынувшие слёзы. Слёзы, которые были проявлением безысходности. Не такой судьбы он желал своему ребенку. Не такой.
Подняв подол своего чёрного платья и всё равно спотыкаясь, Одри побежала к Гранту. Она упала перед ним на колени, на мгновение успокоившись. Затаив дыхание, Одри прикоснулась пальцами к его лицу. Он лежал на животе, а красное пятно на спине окрасило смертельной краской его белую рубашку.
– Папа! – она обернулась назад, и слёзы вновь бесконтрольно хлынули из глаз. – Вызови скорую!
Тяжело дыша, Одри умоляюще посмотрела на отца. Билл не решался достать телефон.
– Папа! Прошу тебя! – отчаянно выкрикнула она, прикладывая дрожащие пальцы к губам. – Пожалуйста, – прошептала Одри и вновь обернулась к Гранту, как только Билл нервно махнув рукой, начал выискивать в карманах средство связи с больницей.
Она со страхом прикоснулась двумя пальцами к его шее, выискивая пульс. Но его не было.
– Нет. Нет, нет, – повторяла Одри, не желая осознавать губительную истину и не веря своим глазам.
Он не погиб. Она была в этом уверена.
Это ведь тот самый Доминик Хардман, который никогда не проигрывает. Он не может умереть вот так просто, получив в спину три пули. Он не может погибнуть на пике своей славы. Не может.
– Ты ведь только что сказал, что не оставишь меня никогда, – прошептала невнятно Одри. – Ты пообещал.
Щёки не высыхали от слёз, но она не переставала гладить его лицо дрожащими пальцами.
– Если ты уйдешь, я пойду за тобой, Грант.
На её лице появилась улыбка. Со стороны это могло показаться ненормальным. Но ей было безразлично, что могли подумать другие.
– Одри, – послышался рядом голос отца. Она почувствовала его руку на своём плече. – Ты в порядке?
– Он мёртв, папа. – собственные слова ударили безнадёжностью, приводя Одри в себя.
Её лицо было бледным, а глаза – красными и опухшими. Вот он, самый большой кошмар. Кошмар, ставший её концом.
Глава 26
Полгода спустя
Гордость становится преградой на пути к счастью. Нежелание отпустить обиду остаётся пожизненной ношей. Казалось бы, очень просто – дать свободу чувствам и начать новую жизнь, уверенно перешагнув старую. Но человек устроен так: любить может, а прощает, лишь потеряв.