Майрон помнил, что именно Трандуил стал причиной его нынешнего незавидного положения. Не обернись майа тогда, сейчас этот высокомерный эльф уже не сверлил бы мысли Майрона таким наглым, полным ненависти взглядом, не преследовал бы, словно тень в ясный день. Он почтительно склонил бы голову, спрятав под ресницами свой взор, не смея поднять его без позволения. И тут же тенью мелькнула мысль, что, если… пусть лучше он смотрит своим лучистым взором, полным смирения, восхищения и… любви. Майрон был потрясён. Для него слово «любовь» было простым набором звуков, лишённым всяческого смысла. Любовь — это удел низших созданий. Он, майя, всегда считал себя выше каких-либо чувств. Он не нуждался в любви, он не знал любви и не желал её знать. Любовь — досадное недоразумение, часть несовершенства этого мира. Нелепо предполагать, что ему может быть нужна любовь вообще, и какого-то эльфа — в частности. Прерывая поток размышлений, принявших странное направление, Майрон вновь сосредоточился на Кольце. Ненадолго. Снова и снова он сознавал, что его собственные мысли не подвластны ему. Они своевольно возвращались к обладателю колючих светлых глаз, лишая покоя, раз за разом заставляя срываться порывом ветра и нестись куда угодно, лишь бы успокоиться. Тогда пришло решение покончить с этим раз и навсегда. Отомстить, уничтожить. Нет, не просто уничтожить, а отомстить изощрённо, упиваясь своим торжеством, утоляя жажду мести мелкими глотками. Но месть особенно сладка, коль тщательно продумана.
Отдав необходимые распоряжения в Гундабаде, Майрон отправился в Рованион. Выбрав холм Амон Ланк, откуда владения лесного короля хорошо просматривались, он на несколько лет недвижимо завис над холмом лёгкой незаметной дымкой на высоте облаков, изучая, наблюдая, не смея приблизиться, опасаясь быть обнаруженным.
В нетерпении Майрон пронизывал взглядом кроны древнего леса, ожидая увидеть своего врага. Ждать слишком долго не пришлось. Был очень солнечный весенний день, и острому взору застывшего в вышине наблюдателя были видны открытые участки леса в мельчайших подробностях.
Внизу зазвучали звонкие эльфийские голоса. Небольшая группа всадников медленно двигалась меж деревьев. Майрон пристально следил за передвижением эльфов, нетерпеливо ожидая, когда кроны перестанут их скрывать. Наконец, он увидел, как из-под сени ветвей одна за другой показываются головы всадников, со струящимися вдоль их спин волосами цвета осенней листвы или спелого каштана.
Наконец показался знакомый золотистый каскад волос. А следом за ним ещё один, более светлый и роскошный, волнами покрывающий спину подобно плащу. Если бы Майрон обладал телом, он вздрогнул бы от неожиданности.
Выехав на большую залитую солнцем поляну, всадники остановились и спешились. Внимание Майрона лихорадочно металось между двумя светловолосыми головами. Более длинные волнистые волосы принадлежали женщине, Майрон отчётливо видел её длинное светлое платье, облегающее гибкий стан. Она повернулась, позволяя рассмотреть тонкие точёные черты лица, изумительно красивого и вечно юного, как у всех эльфов. Голову женщины венчала диадема, поблескивающая в солнечных лучах.
Теперь повернулся и золотоволосый мужчина. Майрон жадно всматривался в каждую черточку, ловил каждое движение, словно сопоставляя образ, что он помнил, с тем, который видел сейчас. Серебристо-голубые глаза, лучась нежностью, смотрели на женщину.
Воздух словно зазвенел в напряжении: «Трандуил».
Небесного цвета взгляд устремился вверх, туда, где в залитом солнечными лучами небе едва виднелась прозрачная дымка.
Никогда прежде Майрон, размышляя о лесном короле, не задумывался об устройстве его жизни. Теперь же он не знал, что поразило его сильнее: новая встреча с Трандуилом, или его полный нежности взгляд, обращённый к своей королеве.
Бесплотный дух негодовал всякий раз, видя пару вместе. Каждое проявление любви короля, каждая подаренная им ласка, будь то поцелуй либо лёгкое прикосновение к волнистым волосам, вызывали в незримом свидетеле волну гнева.
Если бы он обладал голосом, он бы рычал и стонал от невыносимой му́ки, видя, как тонкие женские пальчики легко, подобно взмаху крыльев бабочки, касаются прекрасного лица возлюбленного; как хрустальные озёра его глаз от удовольствия скрываются под пушистыми ресницами .
Воображение рисовало мучительные картины того, какие дары преподносит покров ночи двоим влюблённым. Какие слова нежности шепчут в ночи эти мягкие губы, целующие сейчас протянутые к лицу кончики пальцев. Какие звуки срываются с этих уст в моменты наивысшего блаженства. Как широко распахиваются в экстазе лучистые глаза, словно в момент рождения или смерти — удивлённо, беззащитно.
Из-за разыгравшегося воображения ночное бдение было для наблюдателя невыносимее всего. Если бы он обладал глазами, то сон дарил бы ему хотя бы краткие моменты забытья, но такая роскошь не была доступна духу, и он был вынужден пребывать в нескончаемой пытке.
Проходили месяцы, Майрон наблюдал, как светятся счастьем глаза ненавистного эльфа, как звучит серебристым колокольчиком его смех, как округляется стан его избранницы. На исходе лета у королевской четы родился сын. Это обстоятельство нисколько не задело Майрона, чьё внимание было всецело поглощено не малышом, а его родителями.
Осень сменила наряд леса с зелёного на золотой, кроны деревьев начали редеть, полностью открыв чертоги Трандуила взору застывшего среди облаков созерцателя. Он безмятежно пари́л, видя короля с ребёнком, слыша, как заливисто смеётся Трандуил, высоко вверх подняв на руках своего маленького сына. Но стоило ему заметить, как меняется обычно невозмутимое, даже надменное, лицо при появлении возлюбленной, спокойное созерцание мгновенно уступало место жгучей ненависти к обоим.
Майрону нестерпимо хотелось внести свои штрихи в счастливую картину далеко внизу. Ему не терпелось стереть с этой картины женщину.
Сменялись сезоны, наследник короля делал первые шаги, и вскоре уже резво бегал, стреляя из игрушечного лука. В нём уже угадывались черты его отца: тот же золотистый шёлк волос, внимательный взгляд таких же светлых, как у Трандуила, глаз, та же стать и грация. Как только мальчик достаточно подрос, мать стала брать сына с собой на длительные верховые переходы, что ей так нравились. В сопровождении небольшого отряда они углублялись в лес далеко на север вплоть до Лесной реки, или в Ирисные Низины, к берегам Андуина.
Во время переходов, группа делала привалы, и малыш, миновавший свою шестую весну, скакал между деревьями, как резвый оленёнок. Особенно полюбилась ему одна игра: он убегал и прятался от своих спутников, и ожидал, пока его найдут. Ни просьбы матери, ни недовольство отца не могли заставить принца отказаться от любимой забавы. Он рос в любви и безопасности, и сдвинутые отцовские брови и материнский строгий взгляд его нисколько не пугали. Именно эта игра натолкнула Майрона на мысль, как убрать с картины лишние штрихи.
Впервые за несколько последних лет в небе над холмом Амон Ланк во владениях эльфийского владыки не было привычной лёгкой дымки. Майрон спешно вернулся в крепость Гундабад, готовя к исполнению свой план. Он сделает так, что никогда больше ненавистный эльф не будет смотреть такими влюблёнными глазами на эту женщину… и ночи Майрона вновь обретут покой.
Одна лишь мысль вселяла беспокойство: эльфы слишком тяжело переживают утрату. Многие покидают эти земли, отправляясь за утешением под сень Валар, а те, кто не в силах покинуть возлюбленных и в смерти, тоскуют до тех пор, пока свет их собственной жизни не угаснет. Майрону совсем не нужно было ни первое, ни второе, ему было нужно, чтобы эльф жил, и жил в Рованионе. Он решил, что лишит Трандуила любви, но и оставит ему любовь — оставит ему сына.
План был прост: во время следующего похода к Лесной реке хорошо вышколенные орки похитят ребенка, а когда эльфы бросятся в погоню, перебьют их отряд и женщину доставят в Гундабад. Майрон решил не убивать её сразу, тем самым лишая короля возможности оплакать потерю над бездыханным телом. Гораздо занимательнее — оставить ему тень надежды или дать свободу его воображению. Тёмный властелин уже знал из своих ночных бдений над Рованионом, какие му́ки способно причинять воображение! Ребёнка оставят на месте гибели отряда, где его найдёт отец.