Выбрать главу

Я ненавидела его всю дорогу до дома. Пока не увидела маму.

Впервые на моей памяти я видела, как она плачет. Тогда я осознала, что отчим не просто глупо пошутил. Он сказал правду.

Но даже тогда я этого не приняла, потому что не понимала до конца, что это значит — быть мёртвым. Помню, как сидела в отеле в Техасе, и слушала новости. Я ждала, не упомянут ли они о моём кузене, ведь никто не сказал мне, что с ним произошло. Я думала «Разумеется, они скажут о смерти 3х-летнего мальчика».

И хотя они не показали Келли, было много других репортажей об убитых детях. Ведущая рассказывала ужасные вещи таким тоном, будто говорила о погоде. Она говорила так, будто смерть детей в Хьюстоне — обычное дело. Я подумала, что этот город — самый плохой город на всей планете. Тётя переехала сюда из Арлингтона, где она жила целый год с нами по соседству. Я считала Хьюстон опасным для детей местом и хотела уехать оттуда сразу после похорон.

В номере вместе со мной были и другие родственники. Филипп сидел рядом на кровати, а бабушка врала, потому что голос у неё был уж очень сладким.

«Что случилось с Келли?» — спросила я

«Они играли с папой и… и он просто увлекся. Он ударил его в живот… слишком сильно и…и теперь Келли с Иисусом».

На похоронах все подходили и целовали мальчика. Сейчас я думаю, что заставлять детей целовать тело мертвого мальчика — ужасно. Как будто в гробу лежал мой младший братик. Он был так дорог для нас. Всё произошло так неожиданно.

Пока люди ждали своей очереди, чтобы перейти от гроба к моей тёте и обнять её, играла песня “It’s so hard to say goodbye to yesterday”. Когда подошла моя очередь, играл Эрик Клэптон, “Tears in Heaven”. Мне до сих пор тяжело слушать её. Келли лежал в своих любимых ботинках черепашек-ниндзя, и гроб был полон игрушек. Игрушки в гробу…так странно.

Но самой странной вещью была сама мысль о том, что моего кузена похоронят. Помню, когда впервые увидела его, подумала «Я знала, что это неправда. Келли здесь!»

Не помню, кто со мной был, но когда я подошла к гробу, они сказали мне поцеловать Келли. Я будто прикоснулась губами к зимнему тротуару. Вот тогда я, наконец, поняла, что значит — быть мёртвым. Келли здесь не было. Эта фраза крутилась в моей голове, пока я смотрела на его застывшее лицо.

Келли здесь не было.

Это не он лежал в гробу. Это просто оболочка, которая выглядит как он. Вот и всё. Время остановилось. Что-то сломалось во мне в тот день. Думаю, с того момента я уже не была прежней.

Я по-другому смотрела на людей. Моё сердце сковал странный холод. Я помню то ощущение хрупкости жизни. Но сильнее всего я помню печаль, которая не покидала меня следующие 6 лет.

Когда я поближе увидела тело Келли, всё покрытое синяками и шрамами, мне вспомнились слова бабушки.

Мама мне не соврала.

Она рассказала, что Келли был забит до смерти. Мама никогда не лгала, чтобы тебе стало легче. Думаю, она считала, что лучше видеть жизнь, как она есть — реалистично. Она считала наивных людей глупцами. И поскольку мама любила нас, то не хотела вырастить наивными.

Я перестала верить в Бога.

В тот момент я начала задавать вопросы Богу. Он же должен быть хорошим. Я думала, он должен быть таким огромным. А Келли был маленьким. Его отчим был высоким и сильным. Как мог Бог допустить, чтобы такое случилось с малышом? Он же должен любить детей, не так ли?

Я была рядом с тётей, когда она пришла в квартиру за вещами Келли. Она взяла его подушку с черепашками-ниндзя и крепко обняла её. Она зарылась в неё с головой, и вдохнула, закрыв глаза.

«Всё ещё пахнет, как он».

Самым ужасным для меня было то, что рядом с ней не было супруга, который бы мог её поддержать. Он был в тюрьме на пожизненном сроке за убийство. И я со страхом слушала разговор о том, что он не протянет там долго, потому что люди в тюрьме не очень-то добры к тем, кто убивает детей.

Несмотря на то, что они постоянно ругались, тётя любила своего мужа. Как Бог мог такое допустить? Она была моим героем. Она помогала мне, когда я чувствовала, что скоро сойду с ума в этом доме. Я хотела быть похожей на неё. Думаю, в тот момент, когда она обнимала подушку Келии, я и перестала верить в Бога.

Я так хотела тоже обнять эту подушку, но забирать у тёти даже малейшую частичку запаха Келли было жестоко. Ведь это всё, что у неё осталось от ребёнка. Это было началом моей эмоциональной дисгармонии. В этой постоянной внутренней борьбе я должна была стать спасительницей и защитницей для всех своих близких. Я должна была делать всё, что в моих силах, потому что если и есть на свете Бог — в чём я сомневалась — он всё равно нам не поможет. Я не могла принять веру, потому что считала, что Бог должен был создать нас для чего-то большего, нежели жуткие смерти, тюрьмы, депрессии, как та, в которую меня затягивало всё глубже.