Если жизнь — тогда экзамены не при чем, потому что и без экзаменов можно остаться в том же классе; если смерть — тогда и безъэкзаменная педагогика непригодна, тогда нужно читать лекции и переводить независимо от знаний.
Как поступить справедливее, я выскажусь в заключении; теперь же, полагая, что приведенных положений достаточно для доказательства непричастности экзаменов к уголовщине, я приступлю к обзору не следствия, а причин, действительно, побуждающих человека на самоубийство, т. е. к обвинению тех лиц, которые составляют сферу развития самоубийц. Причин этому две — разврат и несправедливость.
Вы, развратники, конечно, при этом иронически улыбнетесь, в особенности, если при чтении этих строк будет присутствовать еще кто-нибудь, по, полагаю, что при дальнейшем чтении улыбка ваша не повторится, а для этого начнем непосредственно с того лица, которое служит предметом наших суждений — с самоубийцы-юноши.
„Подзовем-ка его да расспросим, как дошел он до смерти такой?“
И он поведает нам страшную повесть о разврате и несправедливости, погубивших его. О том самом разврате, среди которого произошло его зачатие, потом развитие и рождение, затем кратковременная жизнь и, наконец, самая смерть. Он скажет нам, что его зачатие произошло при ненормальной обстановке и неестественных условиях; он скажет нам, что унаследованная его родителями „золотуха“ с благоприобретенным ими алкоголизмом составили его физическое питание, а эротические наклонности родителей обосновали свойство его нервной системы. При таких условиях он развивался во чреве своей матери, со дня же рождения его воспитывали окружающие: родители, родственники, бонны, фрейлины, няни, жизненная обстановка, в которой находились его родители, и, впоследствии, те лица, среди которых ему приходилось „учиться".
Не останавливаясь на отдельных эпизодах из жизни несчастного юноши, укажу лишь на общий колорит тех явлений в его жизни, которые подготовили и без того нервное от рождения существо к роковому концу. Явления эти суть следующие: разнузданные нервы старших; неуважение к чужому спокойствию, мнению и собственности; отрицание тех нравственных начал, которые составляют сокровенное достояние человека, присущее чистой душе; хвастовство своими грязными пороками и высмеивание и вышучивание чистых стремлений; открытый всеобщий разврат, иллюстрированный порнографией с натуры, не только наполняющей витрины магазинов и дома, но и мысли и стремления; далее, издевательство над целомудрием и втягивание в активный разврат товарищами, посторонними, учителями, воспитателями, опекунами, братьями, сестрами, и, наконец,.. родителями.
Созданная таким образом жизнь сдавливает, как тисками, это юное, с каждым днем беспомощно увядающее существо (будущего или убийцу или самоубийцу); заметьте, не развивающегося, а увядающего, потому что его преждевременно истерзанные, расшатанные нервы не были в состоянии выдерживать большего напряжения, чем дала им природа, чем они в силах были выдержать. Эта порнографическая жизнь родителей и прочих окружающих лиц купно с ним вызывает физическое разрушение юного тела, разрушая в то же время морально еще в большей степени психологическое свойство юноши. Все, вместе взятое, подрывает до такой степени и физические и нравственные силы, что человек делается зависимым уже не от собственной воли, которая заменяется у него безотчетным стремлением, а от каждого, даже и малейшего обстоятельства, бьющего его одинаково, с невероятной силой, по его больным нервам; иначе говоря, и самое ничтожное обстоятельство начинает казаться страшным ударом по самому больному месту — взвинченным нервам. Он тогда в состоянии стреляться от различных причин, потому что каждая причина приносит ему равносильное терзание его души.
Ему делается обидно и больно сознавать всю неправду и всю грязь, творимую не только посторонними, но даже самыми близкими людьми, и в то же время видеть вокруг себя эти звероподобные развращенные лица, погубившие и его в своем безумном разврате, в своей жестокой несправедливости.
Он хочет принести себя в жертву ради восстановления истины, хотя отчасти. Он сознает, что вопль его больной, измученной души заглушится ревом безумной вакханалии, составляющей в наше время „цель жизни", и он прибегает к последнему средству — самоубийству.
Пусть узнают... из-за них... не хотели понять моих чувств и стремлений... будучи сами загрязнены... пускай же моя смерть напомнит их несправедливость... быть может, тогда хотя мимолетное чувство сознания коснется их уснувшей совести...