Причитка
ПРИЧИТКА
1
В отличие от «значительного лица» в замечательном произведении Гоголя «Шинель», наше значительное лицо сделалось таковым довольно давно, а потому уже достаточно комфортно чувствовало себя в своей роли, было даже уверено в будущем и, по его же выражению, точно знало «как инвестировать, в случае чего, лично себя и свои знания, умения, навыки в окружающую действительность». Трофим Анатольевич Коростелёв увлекался музыкой в стиле рок-н-ролл, литературой, рыбалкой, наукой и прочими областями деятельности человеческой, позволяющей отдохнуть от основной своей работы и груза её значительности, сохраняя при этом облик человека разностороннего, интересного и даже высокоморального. Однако, жизнь от этого легче не казалась, а «значительный» груз год от года оставлял на лице тяжёлый след, какой обычно оставляют копыта ломовой лошади на пусть и не всегда плодородной в итоге, но жирной унавоженной почве. Будучи чиновником, Трофим привык общаться с людьми официально, по делу, не выходя за рамки, экономя время, сохраняя нормы и забывая о вечном. Собственно, так бы и тянулась его насыщенная рутинной работой и разнообразными увлечениями жизнь, если бы он внезапно не захворал. Надо сказать, герой наш, несмотря на грустные глаза и вид вечно уставший и даже какой-то измученный, отличался здоровьем отменным, иными словами, каким-либо заболеваниям, кроме, пожалуй, хандры – вообще подвержен не был довольно долгое время.
– Беречь себя надо, батенька, – приговаривал Алексей Егорыч, поглядывая на результаты анализов своего очень давнего пациента и хорошего знакомого. – Но картина-то в целом неплохая, я бы даже сказал вполне себе нормальная.
Невысокого роста, плечистый, с проницательными и слегка задумчивыми голубыми глазами доктор Алексей Егорович Швабский был старым приятелем нашего чиновника, имел страстное увлечение литературой девятнадцатого века, культурой той самой эпохи он интересовался живо и, порою, самозабвенно, то и дело пуская в оборот фразеологизмы и иные речевые обороты прекрасных времён, без умысла навязывая моментами архаичную лексику своим собеседникам. Пожалуй, на этой почве они когда-то и начали крепко общаться с Трофимом Анатольевичем, так как последнему очень импонировала манера общения доктора, а его увлечение классической литературой он находил вполне себе интересным и достойным настоящей интеллигенции занятием.
–То есть как, – недоумевал Трофим Анатольевич, – неплохая? У меня температура под сорок, а ты, Алексей Егорыч, мне такое говоришь…
– А болит ли чего-нибудь, жалобы какие, быть может, имеются?
– Да в том-то и дело, дорогой Алексей Егорыч, что жалоб никаких не имею… Просто без всяких на то веских причин, да прочих оснований проснулся весь в огне. Ни горло, ни лёгкие, ни печень, ни сердце, ни почки – ровным счётом ничего не беспокоит.
– Так вот и анализы ни о чём таком не кричат, милейший!
Алексей Егорыч уловил крайне удивлённый взгляд Коростелёва, невольно насупился, потёр свой широкий морщинистый лоб и, словно музыкант оркестра, ожидающий очередного широкого взмаха дирижёра, выпалил в предвосхищении реплик пациента:
– Может, сглазил кто, – моментально заприметив дрожание кустистой брови Трофима Анатольевича, тут же скоропалительно добавил: – Ну там порча какая-нибудь, наговор…
– Да что за бредни, Алексей Егорыч! – громко, но совсем не возмущённо перебил несерьёзные рассуждения доктора Коростелёв, выпрямившись во весь свой высокий рост. – Чай, не в средневековье-то живём… Понимаю, что для красного словца больше вставили, да только от этого не легче совсем.
Доктор ещё раз боковым зрением бегло взглянул на лежащий возле тонкой амбулаторной карты листок с прекрасным результатом анализов пациента, тяжело выдохнул и, достав пачку дорогих папирос, проговорил по-свойски:
– Выйдем, Трофим Анатольевич, я отравлюсь, а ты воздуха глотнёшь.
Был прекрасный осенний день, солнце светило ещё совсем по-летнему, лишь лёгкие дуновения едва прохладного и по-особому свежего ветра знаменовали собой самое начало пёстрой и слегка меланхоличной поры.
– Вот сколько тебя знаю, – в какой-то момент не выдержал Трофим Анатольевич, хмуро посмотрев на давнего приятеля в белом халате, – а всё травишься… Неужто так сложно бросить курить? Или желания вовсе не возникало?
– Желание-то велико всю жизнь было, – ухмыльнулся доктор, махнув широкой дланью, – да воля человеческая ничтожна.
Оба поняли друг друга, разом замолчали и каждый задумался о чём-то своём, погрузившись в море внезапно нахлынувших воспоминаний.
– Знаешь, Трофим Анатольевич, – уставившись куда-то в линию горизонта, нарушил общее молчание Алексей Егорыч, – я одну историю из своей молодости вспомнил, расскажу тебе. У нас в Сибири, в том селе, где я вырос, соседская девка была по имени Глашка. Настолько пьющих людей я, ей-богу, никогда больше не встречал. Отец у неё уехал на заработки в город, ещё когда она мелкая была совсем, да там и пропал, мать её одна поднимала – хорошая была женщина: добрая, приветливая, работящая, никто про неё и слова сказать не мог плохого. Аглая, прямо скажем, от природы девушка очень красивая была, любого парня от семьи могла отбить, да в какой-то момент будто бес в неё вселился: три бутылки водки в день, да столько же пачек сигарет – это каждодневная её минимальная норма. В каких амбарах только Глашка ни валялась, возле каких заборов её только ни находили. Ничего мать поделать с ней не могла, все диву давались: как у такой порядочной женщины – такая пьянь распутная выросла, никакие наставления и прочие попытки вернуть человека к нормальной жизни действия своего не имели, все только и обсуждали, у кого ж быстрее сердце не выдержит: у Глашки от подобного пьянства беспробудного или у матери её от горя постоянного да позора…