– С хамом – по-хамски! – злобно фыркнула Гроздева, притопнув ногой, и кавалерийским шагом направилась к своему кирпичному особняку, сверкая остроносыми сапогами.
Причиткина скорым движением рук поправила испачкавшийся передник, платок на голове, очки, взяла своё пустое ведро, скоро поклонилась Коростелёву в знак благодарности и молча, растерянно, чуть прихрамывая, пошла домой. Трофиму Анатольевичу хотелось ей что-то сказать в утешение, но слов не находилось, да и женских конфликтов он, признаться, не любил с отроческой поры.
Буквально напротив колодца пасечник Кряжев топил добротную баню. У него в этой деревне было три участка, равноудалённых друг от друга. Один был отведён под дом и обширную пасеку, на другом – он сажал зелень, капусту, репу и картофель, а третий находился возле центрального колодца, где Семён Михайлович срубил замечательную баню, которая номинально была общественной и Кряжев позволял другим жителям деревни париться в ней, дабы не порождать деревенских кривотолков о владении сразу тремя участками, но фактически она принадлежала ему.
– Вот, с самого раннего утра топлю для дорогих гостей, – обнажив в радушной улыбке плотный ряд белых ровных зубов, сказал пасечник, – извольте пожаловать, Трофим Анатольевич.
Свет в баню заведён не был. Кряжев зажёг свечу и, как полагается проводнику, повёл за собой Коростелёва. Тёплый свечной огонёк осветил массивные потемневшие от влаги брёвна, жёлтые лавочки, покрытые толстым слоем морилки, заржавленные сотые гвозди, служившие вешалками. Треть парной занимала огромная каменка, остальную часть – длинный двухступенчатый полок. Деревянная кадка с водой и замоченными дубовыми вениками стояла на верхней полке, выдолбленный из цельного полена берёзы ковш лежал рядом, на овчинном тулупе разместился Сомов, поджидавший гостей, а потому ещё не поддававший пару.
Пар был великолепный, веники пряные и прочные, компания весёлая, а потому Трофим Анатольевич, отвыкший за годы сидения в чиновничьих кабинетах от подобной натуральной экзотики, ранее других вышел подышать, облившись холодной водой из тазика и завернувшись по-римски в простыню.
На небе откуда-то появились тёмные густые тучи, день более походил на вечер из-за них. Стоя на пороге бани, задумчиво глядел Коростелёв на колодец, возле которого разыгралась сегодняшняя нелепая ссора на его глазах, как вдруг увидел хрупкую фигуру Александры Степановны Причиткиной, направляющуюся с небольшой лопатой к месту происшествия. Поправив платочек, она аккуратно вырезала из глинистой влажной почвы отпечаток острого сапога Гроздевой, сорвала растущий рядом большой лист лопуха и, завернув земляной слепок следа в лопух, ушла к себе домой, уже не прихрамывая.
«Что за… ерунда, – мелькнуло в мыслях у распаренного Трофима Анатольевича, – к чему бы это?» Коростелёв пожал плечами и вошёл в тёплый предбанник. Парились приятели до самого позднего вечера.
Сквозь иссиня-чёрные тучи не видно было звёзд. На дворе бешено лаяли псы, взволнованно метались в сараях козы, не унимались домашние птицы, протяжно мычали коровы, сновали по узким проулкам кошки. В печной горнушке сушился земляной отпечаток ноги деспотичной жены академика и ректора, а на веранде худенькая хрупкая женщина в белом платочке развешивала травы и что-то тихо приговаривала.
6
Будто сквозь вязкую пелену тумана представлялся заспанному взору Трофима Анатольевича бревенчатый потолок. Весь пятнистый от банного веника, кое-как разлепил он глаза. В ушах мерещился отзвук хлёстких похлопываний плотным дубовым веничком. Напарились, прямо скажем, на десять лет вперёд. Вчерашний день прошёл, что золотым кольцом по щеке смазался.
– Сейчас я тебе ендову* сусла дам отведать, – оповестил Сомов и хлопнул в ладоши. После вчерашней парилки он помолодел будто и пребывал в прекрасном расположении духа.
– Значит, один у нас – медовар, – кивнул Трофим Анатольевич в сторону румяного пасечника, который был занят тем, что на крупном чурбаке колол сухое берёзовое полено на мелкие щепки для розжига печи, – а ты у нас…
– Пивовар, – заливисто перехватил мысль Филипп Аркадьевич, щёлкнув пальцами. – Есть такая страсть, не буду кривить душой. Отведай, дорогой.
Не успел допить до конца Трофим Анатольевич тягучее сусло, как Сомов уже подал к столу вкусно пахнущий холодец из бараньих копыт.
– Из свиных, между прочим, тоже очень вкусный получается, – закусив, сказал Коростелёв как бы самому себе, но Филипп Аркадьевич услышал:
– Свиней с этого года не держу, Трофим, прожорливы больно.
Кряжев разжёг печь, закурил и стал чего-то напевать себе под нос. Затрещали в печи тонкие первые поленья, почувствовался в воздухе лёгкий и приятный запах дыма, по комнатам начало постепенно расходиться тепло. В сенях просыхали простыни, едва слышен был ход старинных часов с кукушкой и чугунными гирьками в виде еловых шишек.