– В общем с того самого дня, никогда Аглая больше не употребляла спиртного и не курила даже, снова стала умницей и красавицей всем на загляденье, а через два года уехала в город, где и вышла замуж за местного высокого чиновника, троих детей здоровых родила, мать после – тоже к себе в город забрала.
– Из пьянчуги подзаборной в одночасье в умницу и красавицу, да завидную жену, – удивлённо и как-то весело пробормотал Коростелёв. –Вот так чудеса. – На несколько минут он застыл в кривой улыбке, а потом резко спросил: – А к чему ж ты мне это рассказал, Алексей Егорыч?
– Так я их пока ждал, да и многим после, – выбросив окурок в урну, ответил доктор, щурясь от солнца, – всё думал, тоже к бабке этой сходить, чтоб курить перед армией бросить… Да что-то так и не сподобился. А когда с армии вернулся, старуха та и помре. Дом её на отшибе деревни, кстати говоря, так купить никто и не отважился, ходили слухи, мол, она там и после смерти живёт. Про привидение не слышал, правда, но спустя какое-то время изба та самая загорелась ни с чего… хотя, наверное, подожгли со страху или сдуру-то суеверные. Ну а потом я в город переехал, в медицинский поступать. Вот с тех самых пор и курю, а был шанс избавиться от пагубной привычки, ей-богу, был.
– А я уж думал ты совсем на несерьёзный лад перешёл, Алексей Егорыч, – как-то облегчённо выпалил Трофим Анатольевич, – да решил мне эту свою историю в качестве подтверждения о порче на мне или как там… причитке поведать. – И рассмеялся от души.
– Если серьёзно, друг мой, то я думаю, что это у вас банальное переутомление, – заявил доктор, когда они снова зашли в кабинет. – На недельку бы вам, милейший, отдохнуть от всех чиновничьих дел, скажем так, сменить бюрократию на природу.
Трофим Анатольевич, чьё лицо зачастую, а в этот момент особенно напоминало коровье вымя – впал в раздумье.
– Знаешь, Алексей Егорыч, а я ведь помыслил об этом. Кстати, как раз в тот момент, когда ты про Урал упомянул. Мой армейский товарищ всё зовёт к себе в деревню отдохнуть, вот я и подумал невзначай, а почему бы не рвануть?
– Непременно поезжайте, Трофим Анатольевич, – обрадовался доктор такой идее, – температуру мы вам собьём-с, капельницу поставим-с, но свежий воздух, природу, отдых как таковой вам это всё равно ни в коем разе не заменит. А посему послушайтесь совета и приглашения товарища, больничный я вам устрою.
– Но конференция…
– Никаких конференций, милейший, – рассёк воздух рукой Алексей Егорыч, – здоровье – оно, знаете ли, дороже.
– Что ж, пожалуй, так тому и быть, – пролепетал тихо Коростелёв и, подняв несколько усталые серые глаза на доктора, прибавил более громко: –Тем более, если больничный устроите…
–Устроим-с, не переживайте за это, – подхватил юркий и коренастый доктор, направляясь с амбулаторной картой к выходу из кабинета.
– А что ж, вы с тех самых пор, – внезапный вопрос Трофима Анатольевича заставил остановиться доктора буквально в дверях, – в магию верить начали?
– И в Бога, и в чёрта, – подумав секунду, отрезал Алексей Егорыч и с невозмутимым лицом вышел из кабинета. Коростелёв, ехидно ухмыльнувшись, стал разглядывать осенний пейзаж за окном и с чиновничьего лица его ещё долго не сходила немного надменная ухмылка.
2
Картошка в мундире, свежие помидоры и огурцы с огорода, поломанный румяный хлеб, пожелтевший спичечный коробок с горстью соли, банка варенья, холмик конфет «Барбарис», плети зелёного дикого лука и начатый бутыль самогона – всё это предстало перед туманным взором Трофима Анатольевича, когда с ошеломительного похмелья он всё же смог разлепить глаза. Мысли кружились вместе с головой, всполохами проявлялись сцены разговора с доктором, наставление секретарю по поводу отъезда, закрытие основных пробелов по вопросам коммунального хозяйства, скорая посадка на поезд и широкие объятия старого армейского товарища с неискренним смехом от деревенских анекдотов и новостей… далее – туманное утро.
В сенях летней кухни появился боевой приятель Коростелёва. Это был человек пятидесяти лет, высокого роста, неширокий в плечах и груди, с тонкой шеей и большой курчавой головой, увенчанной смоляными с изрядной проседью волосами. Лицо у него было худое и бледное, губы средней полноты, почти бескровные, нос широкий и немного греческий, а в больших телячьих глазах тёмно-карего цвета сквозили простодушие, доброта и одновременно с тем читалась некая хитрость и смекалистость, было в них нечто татарское. Своими длинными сухими руками он постоянно поправлял растянутую майку и резким движением проводил по густой своей шевелюре. Звали его Филипп Аркадьевич Сомов.