– Филя, что-то я отпустил тормоза, – проговорил Трофим Анатольевич, усаживаясь на продавленном диване и ощупывая голову руками.
– Нормально всё, Трофим, давно ж не виделись!
Сомов налил самогона в гранёный стакан и протянул страдающему от лёгкого головокружения приятелю, тот жестом отставил предложение.
– Мы в бане ещё были, да? – стараясь побыстрее прийти в себя, Коростелёв пытался задавать вопросы на различные темы, лишь бы не упоминать об алкоголе.
Филипп Аркадьевич махнул отвергнутый товарищем стакан и протяжно крякнул.
– А как же! И в баньке были, и по деревне побродили, и хозяйство своё я тебе показал.
Парную и огород с курятником Трофим Анатольевич ещё как-то смутно припоминал, а вот прогулки по деревне вырисовывались едва ли. Правда, была одна особенность, которую он про себя заприметил будучи ещё не сильно во хмелю, когда бегло знакомились с местными соседями. Особенность эта и сейчас всплыла у него в тяжёлой голове нечётким вопросом:
– Больно разношерстное население тут у вас, Филипп, или мне показалось?
– Это ты верно отметил, Трофим, – усмехнулся Сомов. – Нынче купить домик в деревне у многих мечта, бегут все от вашей растлевающей цивилизации. Да и дешевле это гораздо, нежели садовый участок приобретать с будущими поборами от председателей. А местная молодёжь продаёт родительские дома, да валит с дуру в большие города, будто там мёд подают. У нас тут кого теперь только нет: и сотрудники Академии наук, и ведущие инженеры-проектировщики, и директора различных предприятий, и музыканты филармоний там всяких, и агрономы, и писатели.
В городе пахнет по утрам автомобилями, кулинарией, асфальтом и парфюмом сомнительного качества. В деревне же широкие ноздри Коростелёва жадно внимали ароматам сырых поленьев, свежего сена, мокрой земли, росистого разнотравья и полевых цветов. Где-то вдалеке стучала редкая электричка, из-за покосившихся облупленных заборов доносились блеяния неугомонных коз, лай дворовых собак, забавный гогот толстых гусей и пронзительное кукареканье важных петухов. По узкой дороге мимо ветхого магазина гнали на луг пёстрое стадо коров, на столбах ограждений невозмутимо отдыхали после ночных баталий беспородные деревенские коты-сибариты, лукаво щурясь от солнца.
«Может, вот оно – простое счастье», – подумал Трофим Анатольевич и пожал плечами.
– Деда, деда, – пролепетала маленькая смышлёная внучка Сомова и вскочила к нему на колени с куском ватмана, – смотри, я коровок нарисовала. Филипп Аркадьевич аккуратно отставил стакан в сторону, важно нацепил большие круглые очки в роговой оправе и, максимально отдалив на вытянутой руке карандашный рисунок внучки, нахмурив редкие брови, да поджав бледные губы, будто оценивая полотно Тициана, самозабвенно произнёс полушёпотом:
– Потрясающе.
Вернувшийся с лёгкой и скорой прогулки Коростелёв широко улыбнулся, глядя на своего товарища с юным дарованием, и прилёг на диван.
Морок окутал его сознание. И привиделось ему будто стоит он посреди залитого солнцем луга, раскинув руки, да озираясь вокруг. Чувство необычайного великолепия и торжества охватывает усталое сердце, словно распирает изнутри, но выразить то никак нельзя, лишь один вопрос всему окружающему миру вместо этого срывается тихими словами с уст его: как же это всё будет после? И сквозь заливистое щебетание птиц, жужжание пчёл и едва уловимую мелодию ветра отвечает мир ему: немного иначе – всё так же прекрасно, но без тебя.
– Доброго здоровья! – одновременно со скрипом дверных петель донеслось из летней кухни и в дом вошёл весёлый на вид человек чуть выше среднего роста, широкоплечий, с густыми, как у Максима Горького, усами, римским профилем и толстыми губами. Это был пасечник Кряжев Семён Михайлович.
– Заходи, заходи, Михалыч, – вскочил Сомов и жестом пригласил к столу, – вчера тебя не застали.
– В город за пчелопакетами и катком для вощины ездил, поздно дело завершил, в итоге - у кумы заночевал.
– Так не сезон же вроде, какие пчёлы?
– Да я больше по инвентарю, о пчёлах исключительно заодно справлялся, чтоб к весне всё дело обмозговать.
Филипп Аркадьевич сквозь хитрый прищур карих глаз выказал свою догадку и, заулыбавшись, потряс указательным пальцем, весело приговаривая:
– У кумы, говоришь…
– Да ну тебя, Аркадьич, – сам сквозь смех отмахнулся Кряжев и на мгновение его щетинистые щёки зарделись ярким румянцем.
Трофим Коростелёв открыл глаза с минуту назад, но лежал неподвижно, безмолвно глядя на собеседников.
– Стало быть, товарищ твой, – махнул головой в сторону Трофима пасечник и, увидев, что тот уже проснулся и смотрит на них, тут же встал и протянул крепкую увесистую руку в знак приветствия.