– Коростелёв Трофим Анатольевич, – представил Сомов своего товарища, – крупный городской чиновник…
– Ну полно тебе, Филя, – заскромничал Трофим, – просто армейский приятель.
– Да, мой друг. А это наш пасечник, магистр патоки и мёда – Семён Михайлович.
И все дружно рассмеялись чуднОму представлению чуть захмелевшего Филиппа Аркадьевича.
И они говорили живо, долго, на самые разнообразные темы. В ходе беседы Коростелёв снова отметил особый местный контингент и Кряжев охотно подтвердил слова Сомова о выгоде приобретения домов в деревне, они говорили про монархизм и социализм, новые научные достижения и разработки, минусы капиталистической модели развития экономики и её плюсы, причём последние замечал больше Коростелёв.
– А вот правда ли говорят, – решил несколько перенаправить спорные дебаты в более мирное русло Трофим Анатольевич, – что где мёд с пчёлами, там от медведя спасу нет, мол, за километр учует и придёт?
Семён Михайлович оживлённо улыбнулся, откашлялся и начал:
– Признаться, мне лично ещё не доводилось с подобными происшествиями дело иметь. Но вот мой старый наставник в медоносной науке, ныне покойный известный пасечник Муромской губернии Фёдор Ильич, сказывал мне интересную историю, произошедшую в тех густых липовых и кленовых лесах. Пасека, которой ему по молодости лет тогда выпала честь заведовать, была вполне себе передовым пчеловодческим хозяйством: вместо старых колод и всяческих дуплянок там уже были рамочные разборные ульи. На беду пчеловода и его подопечных пасеку разместили на территории косматого хозяина леса, который, как всем известно, славится обширностью своих владений и изрядной любовью к пчелиному лакомству. Надо сказать, что рамочный улей, в отличие от дупла, а также похожих на этот вид пчелиного дома дуплянок и самодельных колод был для косолапого явлением непривычным. К тому же присутствие человека его несколько настораживало, а потому к новым кормовым конструкциям и общему полигону нужно было тщательно присмотреться, что сообразительный разбойник делал на протяжении нескольких дней, осуществляя разведку исключительно по ночам. Запах человека не способствовал мирному и монотонному процессу изучения новых конструкций, а потому медведем вскоре было принято решение унести замысловатый улей в самую чащу, где спокойно можно было бы с ним разобраться без лишних свидетелей торжества. Щель, куда залетают пчёлы, сообразительный любитель мёда использовал в качестве отверстия для переноски, просунув туда когтистую лапу и неся улей будто за ручку, переваливаясь на своих двоих. Пчёлы, естественно, как могли атаковали разбойника, защищая своё хозяйство, но косматый преступник был неумолим: улей под натиском мощных лап зверя мгновенно разлетался в щепки, а драгоценные пыльца, насекомые, воск, личинки и, конечно же, сам мёд непременно и с превеликим удовольствием поглощались им. Поняв, что овчинка, как говорится, стоит выделки – каждую ночь медведь совершал разбойные нападения на пасеку. Сначала мелькала некая надежда на то, что это больше не повторится, но позже стало ясно, что зверя сможет остановить только пуля. В хладнокровности, настойчивости и целеустремлённости медведю бы позавидовал любой олимпиец! Он делал всё тихо, по уже отработанному сценарию. Когда медведь понял, что по нему стреляют, то начал продуманно вести партизанскую войну: прятался за улья, изредка осторожно выглядывал, иногда шумел, чтобы спровоцировать пасечника на выстрел впустую, уходил в лес, ждал, когда люди заснут и через несколько часов снова возвращался, выматывал и брал охотников, что называется, измором. В последние несколько дней обнаглел настолько, что раздербанил сразу пару ульев.
– Чем же история кончилась? – рассмеявшись, полюбопытствовал Трофим Анатольевич.
– Медведя всё-таки настигла пуля, но прежде, чем косматого разбойника удалось остановить, он уничтожил целых 13 пчелиных семейств!
Кряжев знаменательно вздёрнул указательный палец вверх, а Сомов даже присвистнул от удивления. Трофим Анатольевич едва ли как-то внешне отреагировал.
– Долго же он терроризировал пасеку, – заключил невозмутимо Коростелёв и зажевал ломоть хлеба, потянувшись за стаканом.
– Не то слово, Трофим Анатольич, – произнёс Кряжев, наливая ему пахучий мутный самогон. – По этому поводу даже собрание было, на котором долго обдумывали план действий против косолапого лакомки. – Семён Михайлович цокнул языком, глянул на Сомова и в то же мгновение треснул себя по лбу своей широченной ладонью: – Собрание! Ох, совсем забыл, Филипп… Завтра же собрание, председатель велел всем сообщить.