– Так и я к ней с недугами бегу и лучше ваших городских врачей она мне помогает.
Коростелёву, внимательно наблюдавшему за происходящим, показалось, что известный факт неоднократного обращения мужа Розы Валерьевны к этой незлобной и безропотной женщине, в чём-то по темпераменту и общему настрою характера схожей с самим Гроздевым, сильно злил и без того горячую и, по всей видимости, ревнивую женщину, в чьих жилах бурлила вся спесь кубанского казачества, а посему данное председателем упоминание Трофим Анатольевич моментально счёл лишним. И не ошибся.
– Это потому, – вскипела Роза Валерьевна, – что у вас, дремучие, тут даже аптеки нет, а в фельдшерско-акушерском пункте нормальных лекарств вовек не найти!
Она перескакивала с одного на другое, стучала кулаком по столу, гневно топала ногой, затыкала рот всякому осмелившемуся что-либо сказать в её адрес оппоненту, решение вопроса становилось с течением времени ещё более невозможным, поэтому председатель, обхватив голову руками, объявил о переносе собрания на следующую неделю, деревенский народ, продолжая переговариваться между собой, стал медленно расходиться, а Роза Валерьевна вовсе не торопилась сходить со сцены и с чувством собственного превосходства активно жестикулировала, поясняя что-то председателю и подзывая уставшего мужа.
4
Проходя вместе с товарищем мимо кирпичного двухэтажного дома Гроздевых, Коростелёв изумлённо кивнул:
– Добротный домина.
– Да, это зажиточный дед Емельян здесь жил, бывший хозяин кирпичного завода и мельниц в соседнем большом селе. Целый особняк отгрохал, там ещё погреб, как в лучших домах Франции, поговаривают, – дед вина дорогие коллекционировал.
– И, что же, спился, надо полагать? – рассмеялся Коростелёв.
– Нет, влюбился по самые уши на старости лет в молодуху, да увязался за ней в город. Там и помер от сердечного приступа. Дом долго пустовал, дети от первого брака Емельяна особняк и продали этим Гроздевым, а он у них теперь что-то вроде дачи круглогодичной.
– Да-а, жена-то у него прям кремень, – изрёк Трофим Анатольевич на выдохе, выставив перед собой руки, повёрнутые ладонями к себе, как бы изображая большую женскую грудь, – женщина, что называется, кровь с молоком!
– Кровь с дурью, скорее, – усмехнулся Сомов, закуривая просаленную папиросу. – Но в плане здоровья – это да… Сам видел, как она, будто тряпьё, по два коромысла и четыре цинковых ведра воды носит, даже не раскачиваясь, а дом-то у них далековат от колодца и вон на каком пригорке стоит. Впрочем, по молодости она метательницей то ли молота, то ли ядра была, чемпионкой областной, о Розке Ермаковой – такова её девичья фамилия – тогда в газетах частенько писали. Сам, врать не буду, не читал – это всё сарафанное радио доложило, но в данный факт охотно верится, глядя на такое чудо природы.
– А вот женщина, что позже всех пришла, – поинтересовался Трофим Анатольевич, – маленькая такая, тихая… у которой ещё хобби травы собирать.
– Хобби!.. – рассмеялся Сомов, – это Александра Степановна Причиткина, она тут, как говорится, по роду своему в нашей деревне живёт.
– Учительница? – спросил Коростелёв.
– Ведьма, – спокойно ответил Сомов и побрёл к дому пасечника.
Трофим Анатольевич ответом был обескуражен, некоторое время шёл рядом с давним приятелем в абсолютном молчании, что-то прокручивая в голове, изрядно задумавшись.
– То есть как это – ведьма? – когда до избы пасечника оставалось не более трёхсот метров, вырвалось вдруг у Трофима Анатольевича.
– Обыкновенно, – невозмутимо произнёс Филипп Аркадьевич, внимательно смотря под ноги, ведь уже смеркалось. – Это им по роду передаётся. У неё даже в фамилии это, видать, ещё испокон веков отразилось. Они свою девичью фамилию специально не меняют, ходят слухи.
– Не пойму тебя, – недоумевая протянул Коростелёв, замедляя шаг.
– Ну она же Причиткина, а это от слова «притка», «причиток» или «причитка», то есть заговор, порча, сглаз. Так у нас на Урале или даже, поговаривают, в Сибири всякие магические заклинания называют.
– Да бред какой-то, – помолчав, изрёк Коростелёв и махнул рукой, потом поморщился, как будто бы что-то вспомнив или поймав себя на ощущении дежавю.
Солнце практически спряталось за горизонтом, оставив в напоминание о своём свете и тепле красное холодное зарево. Собачий лай в студёном вечернем воздухе раздавался ещё более отчётливо и тоскливо, листья неторопливо покрывали мокрую землю, испещрённую камнями, следами от тракторных колёс, хозяйственных тачек, лап и копыт животных. Ветер звенел в старых деревах-исполинах, предчувствующих скорое наступление тоскливой белой поры.