Он заметил, что м-р Уиндл явился с каким-то свертком и держал его на коленях все время, пока они разговаривали… Джо объяснил — хотя м-р Уиндл никаких объяснений не спрашивал, — почему он решил сесть в тюрьму немедленно после приговора, а не ждать решения высшей инстанции. Ему хотелось сразу с этим покончить, чтобы не висела над ним угроза быть заключенным спустя некоторое время.
— Подумайте, — сказал он, — как это было бы неуместно, если бы тогда меня отпустили на поруки, а сейчас пришлось бы итти в тюрьму! Гораздо легче было подчиниться в тот момент, когда я чувствовал себя способным на героические поступки.
Он взглянул на м-ра Уиндла, и почему-то ему захотелось сказать старику всю правду.
— Конечно, у меня были и другие основания, — сконфуженно продолжал он. — Видите ли, я был влюблен в Энн Элизабет, сильнее, чем она в меня. Пока длился процесс и мы оба подвергались опасности, она могла беззаветно отдаваться любви, но не смотрела на нее, как на что-то постоянное и длительное. Ей казалось, что это только кризис, который мы переживаем вместе… Она отчаянно боролась за то, чтобы сохранить свою душу свободной от уз любви, а я хотел иметь ее всю, завоевать своею любовью… И эта борьба еще не кончена, мне кажется, Энн Элизабет до сих пор грустит об утраченной свободе… Тогда она думала, что наша идиллия оборвется, как только минует опасность. Я не могу сказать, что она меня не любила, но она все еще боялась любви. Мне кажется, она себе самой не доверяла… боялась стать женщиной-рабой. А я тоже боялся… боялся, что потеряю ее, если по окончании процесса останусь на свободе. Я хотел ее удержать, это была моя последняя ставка, и я рискнул: не дожидаясь решения вывшей инстанции, немедленно отправиться в тюрьму. Быть может, я поступил недобросовестно по отношению к девушке, которая боролась за свою свободу, быть может, я не имел права защищать свое дело, сидя в тюремной камере, в то время как Энн Элизабет чувствовала себя униженной и пристыженной. Ведь оправдали ее, как ей казалось, только потому, что она — женщина! Да, быть может, мое средство было нелепым, но тем не менее оно возымело свое действие. Она не могла не думать обо мне. Она меня ждала. И… вот чем дело кончилось! — со смехом заключил он.
— Да, — тихо отозвался м-р Уиндл. — Понимаю. Когда-то я знал одну девушку… Звали ее Адой… Мы расстались… Причина?.. Ничтожное недоразумение.
Он расчувствовался и прослезился.
— Расскажите мне о ней, — попросил Джо.
И старик, запинаясь, рассказал о юношеском своем романе, так быстро оборвавшемся.
— С тех пор мы друг друга не видели, — задумчиво закончил он.
Помолчав, он с любовью посмотрел на Джо и снова заговорил:
— Я рад, что у вас и Энн Элизабет все обстоит благополучно. Я на это рассчитывал. Вы и она… видите ли, я давно это знал. Вы должны были полюбить друг друга. Я это сразу понял, когда в первый раз увидел вас обоих у м-с Пэдж, на воскресном собрании. В вас было что-то напомнившее мне моего кузена Кристофера. Я знал, что вы сумеете сделать то, чего не сделал я. Вы и она, вместе… Да, я это знал задолго до того, как вы поняли, что друг друга любите. Я ждал, когда у вас откроются глаза. И знал, что вы поймете… Теперь я стар. Я так и не сделал того, что хотел сделать… не знал, как за это взяться… От жизни я получал меньше, чем она может дать. Мужества у меня нехватало… Но у вас мужества хватит — у вас и у нее. Вы добьетесь того, чего хотите. Вы не испугаетесь… А вот это я отдаю вам и ей… — Он неожиданно сунул в руки Джо завернутую в бумагу коробку из-под сигар. — Это все, что у меня есть. Надеюсь, вы простите, что я даю так мало. В этой коробке письмо от Кристофера, оно вам все объяснит. Нет, не раскрывайте ее сейчас! Пусть Энн Элизабет раскроет… Вы будете знать, на что истратить эти деньги… вы двое.
«А затем, — писал Джо, излагая события этого вечера, — мы с м-ром-Уиндлом пошли искать Энн Элизабет. Мы ее встретили, когда она с отрядом суфражисток возвращалась из полицейского участка, где полицейский комиссар их выругал и велел отправляться по домам. К зданию оперы их даже не подпустили, и Вильсон уже произнес свою речь. Их план не удался, но, видимо, они не унывали. Втечение трех или четырех часов они энергично дрались с полисменами, солдатами и матросами и, насколько мне известно, недурно провели время. Полисмены воздерживались от грубостей, а женщины сражались с увлечением. Энн Элизабет едва не разбила нескольких голов древком своего знамени. Все женщины шествовали с флагами и колотили мужчин по головам. На полпути полисмены их задержали и отправили в участок, как раз в тот момент, когда Вильсон выходил из здания оперы. Теперь все было кончено, и только по улицам еще бродили молодые солдаты и матросы. Увидев знамена, с которыми шли женщины, они ринулись вперед и отняли их; одна Энн Элизабет сохранила свое знамя и гордо шествовала с ним, не обращая внимания на издевательства солдат и матросов. Обо всем этом я рассказываю так подробно для того, чтобы вам понятно было дальнейшее. М-р Уиндл и я сели вместе с отрядом суфражисток, возвращавшихся в свой комитет. Из мужчин были только мы двое. Энн Элизабет шла между нами, а мы оттесняли солдат и матросов, чтобы помешать им выхватить знамя. Оставалось пройти несколько шагов, когда какой-то молодой матрос подскочил к Энн Элизабет, вырвал у нее из рук знамя и со всех ног пустился бежать. И в ту же секунду м-р Уиндл бросился за ним в погоню, чтобы отбить это знамя!»