В детстве маленький Натэниел с удивлением прислушивался к этим разговорам о воспитании кузена и ждал того дня, когда сам он по окончании школы будет работать в магазине отца. А это должно было случиться: рано или поздно больная мать откажется от борьбы с отцом и махнет рукой на судьбу сына. Нельзя было сомневаться в исходе борьбы, и маленький Натэниел это знал и подчинился. Часто думал он о своем кузене Кристофере; к нему он испытывал какое-то неприязненное чувство и в то же время восхищался им.
В 1861 году тетя Гарриэт, предчувствуя надвигающуюся смерть, решила приступить к проведению своего плана. Кристоферу было только пятнадцать лет; он производил впечатление талантливого мальчика, но еще нельзя было определить, какому виду искусства он окажет предпочтение. Он писал стихи, рисовал, играл на скрипке; ясно было, что он посвятит свою жизнь искусству. Гарриэт решила ехать с ним в Европу и там заняться его образованием. Приняв решение, она продала свой дом и уехала за границу наблюдать за тем, чтобы все ее деньги были с пользой истрачены на Кристофера. Бывали дни, когда Натэниел ненавидел своего кузена.
Время шло и Натэниел с неудовольствием следил за жалкими попытками матери-идеалистки завоевать сердце сына. Мальчик хотел быть достойным сыном своего отца. К великой досаде он подмечал в себе склонность к мечтам и считал это ребяческой слабостью, заслуживающей презрения. С этой слабостью ему приходилось вести упорную борьбу. В детстве он мучительно страдал из-за своей рассеянности, которую отец рассматривал, как проявление глупости. Теперь мальчик горел желанием заслужить одобрение отца. Похоже было на то, что отцу удалось отнять сына у матери… Но умирающая женщина сделала еще одно последнее усилие сломить влияние мужа. То был поединок не только двух людей, но и двух различных миросозерцаний. Отчаявшись в своих силах, больная сумела найти себе помощника.
Ее сестра Гарриэт умерла в Англии в 1863 году, растратив за эти два года пребывания в Европе все свое состояние. Кристофер вернулся в Америку и поселился у отца в Бостоне, где заболел лихорадкой в тяжелой форме. Поправлялся он медленно. Смерть приемной матери была для него ударом, а неприязненная атмосфера в доме отца, где всем распоряжалась вторая жена Джона Уиндла, также не способствовала его выздоровлению. Вот тогда-то мать Натэниела убедила своего мужа пригласить Кристофера в Лоуэлл. Натэниел был недоволен и протестовал, — но этот год оказался счастливейшим в его жизни.
Своего красивого черноволосого кузена он видел несколько раз и думал, что его ненавидит. Но когда Кристофер приехал, Натэниел сразу почувствовал к нему симпатию, которая перешла чуть ли не в обожание. С восторгом он убедился, что Кристофер, несмотря на разницу лет, готов быть его другом. Правда, Кристофер был болен, и болезнь его как бы стирала грань, отделяющую юношу от подростка. К тому же в то время в Америке шла гражданская война, и все от мала до велика были захвачены ею. Кристофер тоже собирался вступить в ряды сражающихся, как только здоровье его поправится; но пока он жил словно в ином мире — в мире идей и красоты. И об этом мире он ощущал потребность говорить. В доме его отца, в Бостоне, не было никого, кто бы стал его слушать, но юный Натэниел оказался идеальным слушателем, и Кристофер был ему благодарен.
Отец Натэниела посмеивался над сыном, сравнивая его с маленькой собачонкой, которая бродит по пятам за крупным псом. Возвращаясь из школы, Натэниел спешил домой к Кристоферу; по вечерам, они часами просиживали на каменном крыльце дома на Джордж-стрит, пока не наступало время ложиться спать. Весной, когда здоровье Кристофера окрепло, они бродили по тихим улицам города, а по воскресеньям, захватив с собой завтрак, уходили на целый день в лес. И всегда Кристофер говорил, а Натэниел слушал. Кристофер решил стать писателем, хотя отец его и настаивал на том, чтобы он сделался купцом. Но пока Кристофер еще не приводил в исполнение своих честолюбивых замыслов и довольствовался воспоминаниями. Он побывал в концертах, в опере, осмотрел картинные галереи чуть ли не всех европейских столиц; в Лондоне в одной из картинных галерей ему показали Броунинга, а однажды он удостоился чести пожать руку старому капитану Трелонею — тому самому, который был с Байроном в Греции и выхватил сердце Шелли из пламени погребального костра. Кристофер был развит не по летам; жил он какой-то лихорадочной жизнью и воплощал в себе те стремления и чаяния эпохи, благодаря которым Бостон стал центром духовной жизни в этой американской глуши, но этот Бостон умирал, и рождался новый Бостон; теперь жители его думали только о том, чтобы по высокой цене продавать армиям воюющих штатов гнилые мундиры и сапоги на картонной подошве. По крайней мере так представлялось дело Кристоферу, когда он меланхолически рассуждал о будущем республики и о том, не слишком ли дорогой ценой покупается спасение Союза, если освобождение негров приведет лишь к тому, что один гнусный вид рабства сменится другим не менее гнусным — порабощением человека машиной. Такие речи он не раз слышал в Англии, и они глубоко запали ему в душу.