— Добрый вечер, м-р Уиндл!
А потом он прислушивался к разговорам — не завяжется ли спор; ирландцы были хорошими спорщиками. Докурив сигару и выпив пиво, он направлялся к выходу, а ему вслед кричали:
— Спокойной ночи, м-р Уиндл!
Когда он возвращался домой, у него было легко на сердце: он знал, что завоевал себе теплое местечко в салуне Джонни Нолэна. Мог ли он от этого отказаться даже ради Мэбль? Не стоило ей объяснять — все равно она не поймет. Он мог только упрямо отстаивать свое право делать то, что ему нравится.
Матильда подрастала.
Было время, когда м-р Уиндл стал сомневаться, действительно ли она так чужда ему. Казалось, в спэнговские рамки не укладывались все ее чувства и стремления: было в ней еще что-то, чуждое семье Спэнгов, — что-то унаследованное ею от отца. Пожалуй они могли бы стать друзьями, она сумела бы его понять, если бы только он пошел ей навстречу. Но не очень-то это было просто — пойти навстречу. Необходимо было с ней поговорить. Когда-то, в раннем ее детстве, он смутно мечтал о том, что должен он сказать своей дочери. Да, что именно хочет он ей сказать? В сущности он не знал. И в эти минуты, когда могла возникнуть между ними близость, он ограничивался тем, что беспомощно брал ее за руку и смущенно молчал…
Отрочество миновало. Матильда была настоящей молодой леди и больше, чем когда-либо, принадлежала семье Спэнгов, и м-р Уиндл склонен был думать, что ошибался: не было никогда этих минут, сулящих возможность сближения. Пожалуй, он хорошо сделал, что промолчал: дочь сочла бы его дураком.
Настали восьмидесятые годы — годы экономического подъема, а лихорадочные семидесятые годы были преданы забвению. М-р Уиндл все еще продавал корсеты. Жена давно уже перестала его считать предприимчивым молодым дельцом, и семейство Спэнгов с ней согласилось. Он был из тех людей, которые не могут выйти из колеи. Конечно, в перспективе было Сан-Анджело и обойная фабрика. Дядя Джон когда-нибудь умрет… А пока семейство Спэнгов порешило, что Натэниел не оправдал надежд… Он не использовал всех шансов; ведь энергичному молодому человеку всегда представляется возможность выдвинуться. Почему он отказался от места в конторе? Сослуживец, его заместивший, быстро получил повышение и теперь был одним из директоров компании, а м-р Уиндл оставался простым коммивояжером. Было в нем что-то эксцентричное, что-то странное. Неудачником его не назовешь, но и успеха он не добился.
Наступили горячешные девяностые годы. Матильде исполнилось восемнадцать лет, она была очень красива. По вечерам в доме Уиндлов собирались молодые люди. Матильда нашла, что мебель в гостиной старомодная и потертая; по ее выбору купили новую — массивную, из темного дуба, обитую коричневой кожей. Старые клавикорды уступили место пианино, и Матильда подбирала навязчивые мотивы вульгарных новых песенок, а за спиной ее толпились молодые люди. Так проходили дни. Скоро Матильда влюбится, и не успеешь оглянуться, как она выйдет замуж. «Кто из этих юношей, — размышлял отец, — завоюет ее сердце?» Никакой разницы между ними он не усматривал, — все были симпатичные, корректные и скучноватые. Наверно, она будет счастлива с любым из них… не все ли равно, с кем именно?
Но Матильде, видимо, было не все равно. Сердце ее оставалось свободным, а толпой поклонников она управляла сдержанно и умело. Но вскоре на сцене появились два новых поклонника, которые отодвинули на задний план всех остальных, и их появление как бы обострило борьбу, происходившую в душе девушки: теперь она должна была решить окончательно, кем хочет она быть, Натэниелу казалось, что он присутствует в театре, когда в гостиной Уиндлов состязались Генри Блок, сын банкира, и Роб Бертон, молодой репортер, пописывавший стихи. Это соперничество носило как бы символический характер; его можно было рассматривать, как конфликт между законом, порядком и благополучием, с одной стороны, и жизнью вольной, бесшабашной и беззаконной — с другой, а ставкой была любовь девушки. И, как в пьесе, статисты ретировались, уступив поле действий соперникам.