Дэв встал.
— Ну, вот и все. Я должен был кому-нибудь это сказать. Теперь мне легче!
Он сконфуженно поблагодарил ее, еще раз попросил прощения за беспокойство и ушел.
У Сюзэн был один порок, если любопытство можно назвать пороком. Да, именно любопытство, а не навязчивость. Она никогда не вмешивалась в чужие дела и не пыталась как-либо влиять на людей. Но разговор с Дэвом Бёрслеем произвел на нее сильное впечатление. Рядом с его непоколебимой уверенностью в успехе хрупкой и призрачной казалась мечта м-ра Уиндла, и Сюзэн от всей души жалела старого мечтателя. Он не знал о существовании этого соперника!..
Внезапно Сюзэн обнаружила, что она сама начинает всерьез относиться к мечте старика. Дело в том, что она стала уважать м-ра Уиндла, как чуткого психолога. Последнее время она очень внимательно просматривала статейки Джо и невольно обратила внимание на натянутый их тон. Тяжелее стали злые остроты, и иногда совершенно неожиданно проскальзывала нотка симпатии к жертвам его сатиры. Не она одна это подметила… м-с Пэдж втихомолку предсказывала, что недалеко то время, когда репортер «Ньюс Кроникл» перейдет на сторону радикалов… Да, быть может, он не лишен был качеств, необходимых для той роли, какую навязывал ему м-р Уиндл. Правда, он был женат, была у него Китти, и брак их не производил впечатления мыльного пузыря, который в любой момент может лопнуть. И однако… мания старика могла оказаться не манией, а мудростью ясновидца… Что, если жалеть нужно было Дэва и Китти? Ведь они понятия не имели о своих призрачных соперниках!
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
МАРТОВСКИЙ ВЕТЕР
В марте стали ходить туманные слухи о революции в России. Народ требует мира. Войска отказываются сражаться. Петроград в руках восставших… Царь отрекся от престола. Объявлена республика… К концу недели выяснилось, что всем этим слухам можно верить.
В субботу утром Дэв позвонил Энн Элизабет по телефону. Сначала она не хотела назначать ему свидание, но когда он сказал: «Я хочу поговорить с вами о событиях в России», — она попросила его притти немедленно.
Дэв принес все утренние газеты. Энн Элизабет, еще сидевшая за завтраком, выхватила у него газеты и весело крикнула:
— Как чудно, не правда ли?
Узнав все новости, она вспомнила о нем и спросила:
— Не хотите ли кофе? Я только что сварила.
— Спасибо, пожалуй, выпью.
Он был занят своими мыслями, и ему казалось, что задумчивость его бросается в глаза. Не нужно слов! Энн Элизабет и так должна все понять. Тем не менее он сказал очень серьезно:
— Я думаю, вам известно, Энн Элизабет, какое значение имеет революция в России.
— У меня голова кругом идет! — воскликнула она, радостно улыбаясь. Облокотившись на стол, она подняла на него свои большие голубые глаза. — Я стараюсь до конца это осознать! В 1905 году мне было только десять лет, но отец мне все объяснил. Я думала, что произошло величайшее в мире событие. А когда все рухнуло… я знала, что великий день еще настанет!
Он был слишком занят собой, чтобы следить за ходом ее мыслей.
— Девятьсот пятый год? — повторил он. — О чем вы говорите?
— Конечно, о революции девятьсот пятого года. Ведь вы же о ней слыхали! И тогда они добились бы своего, если бы ваш великий герой Тэдди Рузвельт не вмешался и не положил конец Русско-японской войне! — презрительно добавила она.
— Кажется, вы изменили пацифизму, — сказал он.
Дэв не имел желания вступать в спор, но так бывало всегда. Он не мог оставить без внимания ее непоследовательность.
— Я — не сторонница пацифизма, когда речь идет о классовой войне, — возразила она.
— Вы — представительница того же класса, что и я, — заявил он, собираясь приступить к развенчиванию любимой ее теории об «экономическом детерминизме», но в эту минуту он вспомнил, для чего пришел сюда. — Однако не вернуться ли нам к русским делам?..
— Да, — с жаром подхватила она. — Это гораздо интереснее. Вам приходилось когда-нибудь читать о русских нигилистах?
Да, он читал. Его отец был членом либерального американского комитета, поддерживавшего связь с русскими эмигрантами и устраивавшего митинги, на которых присутствующие развенчивали царизм и вслух мечтали о конституционном правительстве в России. В библиотеке отца была книга Степняка, и когда Дэв еще мальчиком стал ее читать, одна из теток ее отобрала, как неподходящую для ребенка. Потом он отыскал ее в общественной библиотеке и там дочитал до конца.