Земля — пылинка во вселенной — загорится ярким светом. Только это одно и имеет значение. И если я приму участие в великом деле, я на секунду сделаюсь одним из властелинов вселенной, которые управляют хаосом, вкладывает в него смысл…»
Энн Элизабет заметила, что эти фразы были почерпнуты из брошюры Бертрана Русселя, но тем не менее она одобрила Брюса.
«…И эту свободу дали мне вы. Она мне открылась не только благодаря вашим словам, письмам и книгам, но и благодаря вашему мужеству, уверенности и спокойствию. Когда я думаю о том, что есть подлинно прекрасное в жизни, — я представляю вас. Для меня вы олицетворяете смелость и красоту. И не только это… Но у меня нехватает слов. Не знаю, какое место я занимаю в вашей жизни… Я смогу проглотить пилюлю, если вы мне скажете мягко, но откровенно: „очень маленькое“ или — „никакого“. Своей линии поведения я из-за этого не изменю, ибо избрал я ее не ради вас и не ради вас буду делать то, что делать должен. Если бы я вас никогда больше не увидел, не мог прикоснуться к вашей руке, — все равно, вы останетесь со мной до конца моей жизни. Но потому, что вы так бесстрашны, я тоже хочу быть смелым и прошу вас подарить мне вечер и ночь с субботы на воскресенье — ночную прогулку в горы. Однажды я взбирался на горы в окрестностях вашего города, но не было тогда со мной такого спутника, как вы. Я помню ночной холодок в горах. Помню скалу… должно быть, вы ее знаете… там можно отдохнуть до рассвета. Сбросив поклажу с плеч, сидеть у края пропасти и ждать восхода солнца. Я хочу, чтобы вы были подле меня, когда солнце взойдет. Хочу вместе с вами следить, как загорается на востоке пурпурная дымка, и солнце, огромное круглое солнце появляется внизу, у края неба. А потом спуститься в каньон и итти под деревьями вдоль ручья… Отдохнуть, быть может, заснуть, а проснувшись, увидеть, что вы тут, подле меня. Вот чего я хочу. Вы согласны? Но согласны вы или нет, благодарю вас за все, что вы мне дали!»
Энн Элизабет задумчиво покусывала ручку, размышляя, какой ответ ему дать. Искоса посмотрела она на конверт, адресованный Дэву. Во взгляде ее сквозило презрение. Дэв не посмел ее пригласить на такую прогулку! Он слишком ее уважал; был слишком осторожен, слишком заботлив, слишком благоразумен; хотел подождать, когда он вернется с войны целым и невредимым, и тогда сделать ей предложение. Неужели он не знал, в каком безжалостном мире-хаосе мы живем? Неужели утешал себя мечтой о том, что настанет время, когда возможной сделается мирная домашняя идиллия? А если он вернется и найдет ее в тюрьме? Что он тогда скажет? Она представила себе его недоумевающее, испуганное лицо и расхохоталось. «Бедный Дэв!» — подумала она. Потом вскочила и стала ходить по комнате, размышляя о Брюсе. Словно желая загадать по книге, она раскрыла томик стихов. Взгляд ее упал на отчеркнутые ею строфы.
«Да, — подумала Энн Элизабет, — я боюсь только одного: быть закованной в цепи. Сейчас ничто не угрожает моей свободе, и свободной я останусь».
Она села за письменный стол и написала:
«Милый Брюс, приезжайте в субботу. Я пойду о вами в горы. Сейчас не стоит ни о чем писать; там, в горах, мы успеем поговорить».
И не имея обыкновения заканчивать письмо любезными фразами, она твердо подписала свое имя: «Энн Элизабет».
В одно из еженедельных свиданий в тюрьме доктор Старкуитер пожурил Энн Элизабет за то, что она не делает шагов к примирению с отцом.
— Не забудьте, что он — старик, и убеждения его давно сложились. Не удивляйтесь, что он не может сочувствовать новым идеям.
Энн Элизабет обещала пойти к отцу и улыбнулась, подумав о том, как возмутили бы его слова доктора Старкуитера. Как-то вечером она без предупреждения явилась к нему, твердо решив не сердиться, что бы он ей ни говорил. «Только не волноваться!» — твердила она, поднимаясь по лестнице. Но когда он открыл ей дверь, Энн Элизабет бросилась ему на шею, а он стал целовать ее, словно блудную дочь, вернувшуюся в отчий дом.
«Но ведь я — не блудная дочь! — напомнила она самой себе. — И в отчий дом я не вернусь!»