— Знаешь, ты такой большой, а я тебя всё за малыша считаю. Всё время ловлю себя на слове. Хочу сказать: малыш, ты знаешь… А у тебя вон плешь какая. Скоро мою догонит. Скоро тебя по имя-отчеству называть будут.
— Не поверишь, меня друзья Дедом зовут. Дед, говорят, то, Дед, говорят, это.
— Какой ты Дед? Ты мальчишка совсем. Лысина вот только…
— Так?.. — сказал Пётр, возвращая разговор к «Кругу».
— Да стоит ли говорить? Это прошлое. Да и поймёшь ли? А может, как раз и стоит сказать, чтобы в жизни ко многому готов был.
— У каждого явления, — сказал отец, — есть повод, и есть причинна. И многие как раз повод за причину принимают. Потому что он на поверхности. И о нём говорить можно, а причина — она незримая, её, чтобы увидеть, нужно и ум проявить, да и скрытые знания под рукой иметь. А иногда про причину и сказать ничего нельзя, потому что это или государственный секрет, или столь она абсурдна с точки зрения дела и здравого смысла, что кажется надуманной. Пример: Сараевская история и Первая мировая. Повод совершенно незначительный для такого масштаба трагедии. А причина: корысть. Сырьё, рынки. Передел мира. Это говорить можно: экономика, а вся суть экономики в том, что кому-то больше других хочется. Ты заметил, я сказал, хочется, а не необходимо… А люди гибнут. За Отечество?..
— Только не подумай, что я равняю себя и Первую мировую, — сказал он на всякий случай. Будто Проворову такое в голову придет, слава богу — не дурак.
— Я показываю тебе, что есть у явления причина и есть для него повод, — сказал он.
— Это совершенно разные вещи, — сказал он.
— Лёш, ты такое вступление делаешь… — Томка, помолчи. Не встревай.
— А может ему лучше ничего этого не знать, — сказала мама. — Надо. Пора.
— Мы должны были уже, согласно планам всем, рапортовать о том, что сборка «Круга» закончена и что мы готовы выдвигаться на Эмбу на испытания, — начал свой рассказ отец. — Но в министерстве знали, что это невыполнимо, потому что у нас ещё всех чертежей не было — КБ их ещё не поставило. Как может быть сделано изделие, если его проектирование ещё не закончено? Но Ефремов уже доложил в ЦК. А Ефремов — это всё равно что Королёв, а кто же Королёва наказывать решится, если что-то там сорвано? Дураков нет. Так и с Ефремовым. Нужен стрелочник. Вызвали меня к министру, а зам его Монданов говорит: выгони главного конструктора завода или главного инженера. Виновный в срыве заказа должен быть наказан. Выгони обоих. Это даже лучше. Я говорю: ребята мои не виноваты. Виноват Ефремов. Пусть он ответит. Ему всё равно ничего не будет. Министр в сторонке сидел, только обозначал своё присутствие. А тут сказал: «Ефремов виноват не может быть по определению, потому что он Ефремов». А Монданов добавил: «Виноватый быть должен и виноватый должен быть наказан. Не уволишь ребят своих, сам уйдёшь». Ну, сказал и сказал, а дело делать надо. Тут и чертежи пришли.
— Пап, что главного инженера уволить могут, это понять можно, но главный конструктор?.. Ты говоришь, разработчики — институт проектный, КБ. А при чём здесь заводские конструкторы?
— Заводские работают над тем, чтобы ошибки проектировщиков исправлять. Те, которые в процессе производства выявлены оказываются. Иной раз детали вообще не сопрягаются. Тогда одна, которую изготовить можно, делается, а другая конструктору отдаётся, чтобы на ходу кумекал. Я, когда чертежи из КБ приходить стали, объявил Шамилевским ребятам авральное положение. Перевёл конструкторов на сдельщину.
— Я тогда здорово заработал, — сказал Виктор. Чешский гарнитур купил. За один месяц. Сервант, стол, стулья, тумбочку под бельё…
— Шамиль его невзлюбил, потому что как-то застал его за чтением детектива. Это в рабочее время!
— А что ж мне делать, раз работаю я быстро. Не спать же за кульманом. А дополнительную работу просить — увольте, за те же деньги работу других, кто не может или не хочет работать, я делать не буду.
— Ну, и дурак, — раздраженно сказал отец. — Я же тебя просто так выдвигать не мог. Умеешь — покажи.
— Так и показал.
— Да, верно. При своём окладе в сто двадцать получил девятьсот с лишним за месяц.
— Девятьсот семьдесят.
Да, заказ они тогда выполнили, и отстрелялись на Эмбе отлично. Армия была довольна. Армия вообще к Алексею Пантелеевичу относилась с огромным паритетом: это был по тем временам единственный директор, который выиграл арбитраж у заказчика, а армия и была этим заказчиком, который арбитраж проиграл.
Тут в гостиную вошла Люся и всех позвала к столу. К домашнему столу собирались не в гостиной, а на кухне, потому что она была просто огромная: метров шестнадцать квадратных. «Сталинка» — дом ещё пленные немцы строили. Рассказ отца на время прервался, потому что ребята уже все пришли: и Виктор с женой, и племянники, нагулявшиеся во дворе. У брата квартира была в соседнем подъезде, и в этом было громаднейшее удобство: когда кто-либо из детишек заболевал, его просто доводили до соседнего подъезда, а там он сразу у бабушки и оказывался. Под крылом и заботой. И семья так тесно скреплена их была душевно, что Проворову не раз приходила (и до, и после) мысль, что Проворов — это не просто фамилия или название семьи, это состояние души. Ему так казалось, хотя это, конечно, чистейшей воды субъективизм. Идиллическая мысль, мечта, пришедшая под настроение, но он и потом, через годы, к ней возвращался.