— Когда кессоны устанавливали, — около трех тысяч народу погибло. Это был единственный раз, когда он изменил себе, заметив:
— Ну, на такой большой мост неудивительно, — что столько народу пошло.
Я сразу погас, потух, обессилел и побрел, еле перебирая ногами и неохотно влача Сельдяева за руку.
Были впереди еще — музеи, памятники, вся красота и мощь Петрограда. Но — что это все Сельдяеву? Я решил не церемониться с ним.
* * *Мы шли по какой-то неизвестной мне узкой улице; я указал на серый двухэтажный дом и значительно сказал:
— Самый знаменитый дом в Петрограде
— А что?
— Здесь Пушкин написал своего «Евгения Онегина».
— Пушкин? — переспросил Сельдяев. — Александр Сергеевич?
— Да.
— Он тут что же… всегда жил или так только… Для «Онегина» поселился?
— Специально для «Онегина». Заплатил за квартиру двадцать тысяч.
Печать холодного равнодушия лежала на каменном лице Сельдяева.
— Вы что же думаете, — сурово спросил я — Что прежние 20 тысяч все равно, что теперешние? Теперь это нужно считать в 50 тысяч!
— Гм… да! А он за «Онегина»-то много получил?
Я бухнул:
— Около трехсот тысяч.
— Ну, тогда, значит, — рассудительно заметил Сельдяев, — ему можно было за квартиру такие деньги платить.
Мы, молча зашагали дальше.
— А вот этот дом — видите? Тут несколько лет тому назад произошла страшная драма: один молодой человек вырезал обитателей четырех квартир.
— Это сколько ж народу?
— Да около так… пятидесяти человек.
Он осмотрел фасад и спросил:
— В один день?
— А то как же?
— Этак, пожалуй, и не успеешь, если без помощников. За что же он их?
— Из мести. Они съели его любимую невесту.
Сельдяев качнул головой.
— Людоеды, что ли?
— Нет!! — отрезал я, дрожа от негодования. — Это был такой клуб, где ради забавы каждый день ели по человеку. И полиция молчала, потому что ей платили около трех миллионов в год.
— Рублей?
— Нет, фунтов стерлингов!!! В фунте — 9 рублей 60 копеек.
— Английские фунты?
— Да! Да!
Он улыбнулся краешком рта.
— Гм! Просвещенные мореплаватели…
* * *— Стойте! Вот дом, который вас позабавит. Здесь помещается питомник полицейских собак. Есть тут одна собака Фриц, которая не только разыскивает преступников, но и допрашивает их.
— Овчарка? — спросил он, оглядев фасад.
— Черт ее знает!! Недавно захожу я сюда, a она сидит за столом и спрашивает какого-то парня:
«Как же вы говорите, что были в тот вечер на Выборгской стороне, когда я нашла ваши следы на лестнице дома Гороховой улицы?» Так парень на колени. «Ваше высокородие! Не велите казнить, велите слово молвить!.. Так точно, повинюсь перед вами».
— Да, да. — сказал Сельдяев, шумно вздыхая. — Читал и я, что где-то в цирке показывали собаку, которая разговаривает; потом кошку… тоже. Показывали… которая разговаривает…
Я погасил искорку ненависти, мелькнувшую у меня в глазах, и сказать, хлопнув его по плечу:
— Так слушайте, что же дальше! Собака, значить, к нему: «А так, ты сознаешься?!» — Так точно. Только вот что, ваше высокородие; так как говорим мы глаз-на-глаз, то разделимся по совести. Я вам бриллиантовые сережки отдам, что украл, a вы меня отпустите…" И кладет перед ней серьги. Собака только плечами пожала: "куда мне они… Ведь всем ювелирам приметы и описание сережек разосланы. Попадусь еще… Есть у тебя рублей пятьдесят наличными — так дай. Тогда черт с тобой, иди куда хочешь". — "Тридцать пять есть!" — "Ну, ладно, давай, да сережки то не здесь сбывай, a где-нибудь в Берлине или Дрездене!" Опустила деньги в карман да прочь со стола.
Сельдяев выслушал меня, и в глазах его мелькнула тень интереса к моему рассказу.
— Да откуда ж у нее карман?
— Карман сюртука. Они ведь одеваются в форменные сюртуки. Шашка. Сапоги. Свисток. Жалованье 11 рублей с полтиной.
Но Сельдяев снова погас. Взял меня под руку и спросил:
— Ну, a что тут у вас, вообще, в Петрограде интересного?
— Вы лучше расскажите, что у вас слышно в Армавире?
Он остановился, обернулся ко мне, и лицо его сразу оживилось.
— Да ведь я вам и забыл сказать: вот будете поражены… Ерыгина помните?
— Не помню.
— Ну, как же. Так можете представить, этот Ерыгин решил ехать в Сибирь! Нашел в Иркутске магазин, который ему передали на выгодных условиях — и переезжать туда… Не чудак ли?.. Что вы на это скажете?!
И он залился закатистым смехом.
— Господи Иисусе! Кто бы мог подумать! — воскликнул я и вслед за ним залился смехом.
Как это часто бывает, смеялись мы по разным поводам.