— Еще найдется, наверное, время… — пошутил Бонапарт Яковлевич и взглянул на Леночкино отражение в зеркальце. — Найдется?
— Не знаю… — ответила Леночка. — Только я сегодня, правда, ужасно счастливая.
Несколько минут проехали молча.
— Как у вас собрание прошло вчера?
Леночка поморщилась.
— Как обычно прошло… — сказала она. — Девочку из комсомола исключили.
— Исключили?
— Исключили… А что?
— Нет, ничего… — Бонапарт Яковлевич пожал плечами. — Только, наверное, зря так…
Леночка нахмурилась еще сильнее.
— А что зря? — сердито сказала она. — Я осенью должна в аппарат перейти, а она мне такие подарки устраивает!
Бонапарт Яковлевич даже залюбовался своей невестой — так сердито заблестели у нее глаза.
— Потом перешла бы… — подзадоривая ее, сказал он.
— А я не хочу! Не хочу потом! Мне сейчас надо!
Бонапарта Яковлевича всегда восхищало в женщинах стремление во что бы то ни стало быть счастливыми. И в Леночке тоже больше всего ему нравилось это. Он засмеялся, и Леночка сердито отвернулась к окну.
— Не сердись! — глядя прямо вперед, сказал Бонапарт Яковлевич. — Я просто так засмеялся. Я сегодня тоже очень счастливый.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Регистрация состоялась в четыре часа.
Возле здания горисполкома, где находился ЗАГС, за час до назначенного времени выстроилась колонна автомашин, а просторный вестибюль заполнили гости.
Возле высокого окна стоял отец Леночки, первый секретарь райкома партии Кандаков, с женой — светлой и неподвижной женщиной. Он разговаривал с предриком и весело смеялся. Чуть в стороне от них держались Яков Нилович и тетя Рита.
Лицо тети Риты было покрыто густым слоем краски, но и сквозь краску просачивалась распирающая ее радость.
Причины для радости у тети Риты были. Хотя сын и брал замуж дочку секретаря райкома, но еще стоило подумать: кто кому оказывает честь? Как-никак, у сына были и двухкомнатная квартира, и машина, а это кое-что да значит. И все это сделали для сына они.
Рита оглянулась на мужа. Яков Никитич стоял рядом и улыбался, прислушиваясь к разговору будущего родственника. Кандаков же, кажется, и не замечал этой улыбки. Говорил с предриком, словно и не стоял рядом Яков Михайлович.
Рита осторожно взяла мужа под локоть.
— А не ошиблись мы? — тихо спросила она. — Очень уж он… — она незаметно кивнула на Кандакова, — нас не любит.
Мудро улыбнулся в ответ Яков Миронович. Успокаивающе сжал руку жены.
— П-п-п… Стерпится — слюбится… — народной мудростью ответил он и смолк. В распахнутые двери — невеста в белом и жених в черном — входили молодые.
Марусин не смотрел на молодых.
Он не сводил глаз с Зориной. Девушка раскраснелась, глаза ее сияли, и казалось, что это она поднимается сейчас по лестнице, уцепившись за острый локоток Бонапарта Яковлевича.
А наверху, по лестничной площадке, бегал Пузочес. В кожаном пиджаке, обвешанный фотоаппаратами, он удивительно походил на репортера с карикатуры в журнале «Крокодил». То припадая на колено, то перевешиваясь всем телом через перила, Пузочес самозабвенно щелкал фотоаппаратом — по лестнице надвигались на него «отцы» города.
А в ресторане появился даже адмирал. Это был отец Прохорова. Обычно он приходил к Кандаковым в гражданском костюме и сегодня, в форме, первое время сильно важничал, но потом, выпив подряд несколько рюмок, освоился и принялся обсуждать с Кандаковым результаты последней пульки, когда его сын — Прохоров сидел напротив — так грубо ошибся на мизере.
— Грубейшая ошибка! — отчитывал он Прохорова, словно провинившегося офицера. — Чему тебя учили?
Прохоров смущался и — рюмка за рюмкой — пил.
Порядок на свадьбе царил удивительный. Когда гости вошли в зал ресторана, они увидели богато накрытые столы. Перед каждым прибором лежала карточка с фамилией гостя.
Неизвестно, кто придумал рассадить гостей так, но вся редакция «Луча» оказалась на самом конце стола, а редактор сидел рядом с домработницей Кандаковых, тетей Клавой. Он был очень обижен своим местом и изо всех сил старался не показать обиды — усиленно ухаживал за тетей Клавой, подливая ей водки.
Марусин сидел напротив и веселился, наблюдая за редактором.
Все тосты за молодых, за родителей, за счастье и здоровье были уже сказаны, когда с рюмкой в руке встал адмирал.