И изо всей силы ударил кулаком в переплет оконной рамы.
Может быть, Васька просто хотел открыть окно и схватить запекшимися губами воздуха, но в этот момент вся его скопленная внутри сила ушла в этот удар, и… зазвенев, посыпались стекла. Крест оконной рамы, вырванный из пазов, рухнул вниз. Вовлеченная в общее движение, полетела на улицу и коробка со шприцем. Падая, она раскрылась, и из нее, сверкая на солнце, посыпались на асфальт ампулы.
Тетя Нина охнула и медленно, нашаривая рукой стул, начала оседать.
Васька коротко матюгнулся и, сжав зубы, выскочил из комнаты. Хлопнула за ним дверь.
Тетя Нина уронила на стол голову и навзрыд заплакала.
Пузочес тоскливо покосился на плачущую мать и тоже вышел из комнаты: он не мог переносить материнских слез.
Во дворе он столкнулся с Яковом Ефимовичем.
— О! — обрадовался тот. — Вот и ангел родины затейливой моей появился!
— Иди ты, старик, в задницу! — посоветовал ему Пузочес, и долго стоял Яков Евграфович и смотрел ему вслед, щуря свои мудрые старческие глаза. Благожелательно улыбался он.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Все утро наверху кричали.
Марусин не обращал внимания на крики. Слова сами складывались в предложения, предложения — в абзацы. Марусин уже заканчивал статью, когда на веранду зашел с улицы Прохоров.
— Что это ты дверь нараспашку держишь? — вместо того, чтобы поздороваться, спросил он.
— Душно… — Марусин отстукивал на машинке последние фразы. — Солнца сегодня много.
— Да… — подумав, согласился Прохоров. — Солнца много.
Он сел верхом на стул и свесил через спинку руки. Молча уставился на хозяина. Тот, не обращая внимания, допечатывал статью.
— Интересно… — задумчиво сказал Прохоров, когда Марусин вытащил из машинки лист.
— Что интересно?
— Нет, я так… — Прохоров провел ладонью по лицу. — Просто подумалось… Ты не знаешь, в Африке гипертоников много?
— Не знаю… — Марусин пожал плечами. — А чего это ты за Африку переживать начал?
— Так… Просто если у человека гипертония, то ему там совсем плохо жить. Там же солнце еще сильнее, чем у нас.
— Сильнее… — согласился Марусин и пытливо взглянул на Прохорова. — Ты долго вчера на свадьбе сидел? — сочувственно спросил он.
— Долго… — Прохоров медленно прошелся по веранде, стараясь не наступать на сочно-желтые пятна солнца. — Дольше всех сидел. Потом еще молодых проводил…
Он помрачнел.
— Вот так, Марусин, жизнь складывается… — сказал он. — А я ведь в Африку уезжаю.
Прохоров совсем загрустил. И, должно быть, рассказал бы он Марусину, как не дождалась его возвращения из Заберег любимая девушка, и теперь надо, черт подери, ехать в Африку, чтобы там под палящим африканским солнцем выжечь из сердца эту любовь, а потом выкупаться в океане и застрелиться, как герой из рассказа Бунина.
Выпелась из похмельной грусти эта фраза, но жуткий раздался сверху крик, и Прохоров испуганно уставился на потолок.
— Кричат… — пожимая плечами, сказал Марусин. — Сегодня все утро кричат.
— Да… — согласился Прохоров. — Я из-за этого и проснулся. Странные люди…
Он не договорил.
Еще страшнее, чем первый, снова обрушился крик, и Марусину показалось, что это кричит сам дом, прогнивший до самого сердца. Нечеловеческим был этот крик. Мелькнула, уже на улице, рубашка Прохорова и скрылась за углом дома.
Марусину стало неловко, что он стоит и думает свои мысли, когда, наверное, надо бежать, как Прохоров, и помогать. Но похмелье замедляло движения. Марусину казалось, что он бежит, а на самом деле он едва переставлял ноги.
На лестнице его чуть не сбила с ног Матрена Филипповна. Впервые видел Марусин, как она бежит. Он удивился этому, и снова ему стало неловко: какая-то беда случилась у соседей, а его это совсем не беспокоит. Мотнув головой, он решительно толкнул дверь в комнату Могилиных.
Страшно и нереально, как в жуткий сон, распахнулась комната. На полу лежала тетя Нина. Глаза ее выпучились, словно вырывались из лица, а в уголке открытого рта высовывался толстый посиневший язык.
Рядом на коленях стоял Прохоров и трясущейся рукой пытался нащупать пульс. Другой рукой он зачем-то засовывал назад в рот вываливающийся язык тети Нины.
Марусин зажал рукою рот и выбежал. На крыльце его стошнило.
«Скорая» приехала через полчаса, когда тетя Нина уже умерла.
— Астма… — сказал Прохорову приехавший на вызов врач. — Укол нужно было сделать, Евгений Александрович.