Отвечавший за вагоны Миссун снимал грузчиков с разгрузки контейнеров, как только за воротами раздавался крик тепловоза, а мастер Миша, ведавший контейнерами, бежал тогда к Облавадскому и, округлив пустые и выпуклые, как у барашка, глаза, кричал, чтобы немедленно вернули «б-б-бригаду на контейнеря-я». Врывался в экспедицию Табачников и, разбрызгивая по углам слюну, хватал трубку прямого с замдиректора телефона, грозился остановить конвейер, если сейчас же не вернут рабочих.
На шум заглядывал в экспедицию и прежний начальник цеха Турецкий. Он кричал, заглушая Мишу и Табачникова, кричал до тех пор, пока не просыпался от крика шофер, машина которого уже третий день — неразгруженная! — стояла на заводе. Со сна, не разобрав что к чему, шофер начинал материться и требовать, чтобы ему подписали акт о простое, и — о чудо! — зараздевалье мгновенно пустело. В наступившей тишине снова засыпал шофер, уронив на стол бедовую головушку, занесшую его на этот завод.
Сегодня в зараздевалье было особенно многолюдно.
На сколоченных в ряд, как в кинотеатре, стульях сидела заступившая на смену бригада, а напротив, за письменными столами, теснилось начальство.
Когда Андрей Угаров вошел в зараздевалье, посреди комнаты стоял Табачников и что-то сипло читал вслух.
— Вот такие дела, товарищи! — складывая бумажку и пряча в карман, проговорил он. — Какие, будут мнения по этому вопросу?
Никто не отозвался. Собравшиеся разглядывали свою обувь, грязный затоптанный пол, а виновник торжества грузчик Сорокин задумчиво рассматривал карту железных дорог Советского Союза, что висела, закрывая всю стену зараздевалья. Карта была покрыта полиэтиленом. Он отсвечивал, и разглядеть на карте даже Москву было немыслимо. Сорокин близоруко щурился.
— Пусть он сам расскажет, как попал в милицию, — предложила весовщица Сергеевна.
— А что я? — сутулясь, Сорокин встал. — Я ничего… Выпивши был, конечно, а попадать? Не, не попадал. Они сами приехали и забрали меня.
— Да уж понятно, что сами! — перебирая бумаги, усмехнулся Облавадский. — А чего же они забрали тебя, а не меня, например?
— Ну я же сказал… — Сорокин хмуро оглянул улыбающихся начальников. — Выпивши был.
Ему хотелось рассказать о т о м дне, но все улыбались.
— А ну вас! — Сорокин махнул рукой, сел.
— То-ва-ри-щи! — укоризненно проговорил Табачников. — Будьте серьезней! Вы только вдумайтесь, что́ он говорит! Товарищ Сорокин! Вы что́? Неужели вам не стыдно, а? У вас же высшая школа закончена!
— А что с ними, с пьяницами, говорить! — сердито произнесла Сергеевна. — Вся у их жизнь — одна только водка да чарнила! У их и образование высшее давно пропито!
— Нет! — обрадовавшись поддержке, решительно проговорил Табачников. — Нет! Нельзя так, товарищи! Не го-дит-ся! Я понимаю, конечно… — какая-то доверительность и теплота появились в его голосе. — Я понимаю: выпить можно. Ну и выпивайте на здоровье. Только так пейте, — Табачников уже не говорил, а вышептывал свои слова, — чтобы на производство бумаг не приходило! Правильно я говорю, да?
И он обвел глазами присутствующих в поисках одобрительного кивка. Глаза у Табачникова были черные и липкие, как смола, и, конечно же, зацепись они за чей-нибудь взгляд, ему бы обязательно кивнули, просто нельзя было бы не кивнуть, но — увы! — все сидели опустив головы.
— Нет! — настаивал Табачников. — Правильно я говорю, товарищи, или неправильно? Вот вы, товарищ Сорокин, как это понимаете?
— Да что он медведь, что ли? — хмуро сказал бригадир. — Ясное дело, что понимает.
— Тут, товарищи, еще один аспект учесть требуется. — Облавадский снял очки и начал массировать пальцами покрасневшие веки. — У нас соцсоревнование идет со сбытом, и нам, как победителям за минувший год, полагается премия. А теперь Сорокин все показатели испортил, и премия, конечно, тю-тю… Сделала крылышками наша премия. Крякнула, так сказать…
— Э-э! — насторожился бригадир. — Ты погоди… Какая еще премия?
— Да ты что, Максимович? — подал голос баранообразный Миша. — Ты что, на соб-брании не был?
— Отстань! — отмахнулся от него бригадир. — Ты, Облавадский, не темни, рассказывай давай, какая там премия?
— Нет! Это уж ты расскажи! — подскочил к бригадиру Табачников. — Вот объясни нам, раз сам проговорился, чего ты на собрания не ходишь? Мы для себя их проводим, да?