И, не дожидаясь ответа, побежала дальше. Начинался рабочий день, и нужно было работать: собирать, организовывать, подготавливать, договариваться — это и было ее делом, и в этом деле забывались обиды и огорчения.
Перед обедом Леночка снова вспомнила о вчерашней ссоре с женихом, и лицо ее чуть омрачилось, но она тут же догадалась, что надо позвонить редактору газеты и попросить, чтобы прислали корреспондента. Корреспондент напишет, как хорошо прошло собрание, и ее жених, милый Броня — Бонапарт Яковлевич работал ответственным секретарем в газете — узнает, как хорошо работает его невеста, и… все будет замечательно.
Улыбаясь, Леночка набрала номер редактора. Все можно было организовать. Все. В том числе и любовь.
А Яков Валерианович долго неподвижно сидел на кожаном диване в своем кабинете и щурил, щурил добрые глаза, должно быть, обдумывая, как сложится дальше Леночкина жизнь, сохранит ли она и в замужестве свою легкость, от которой так радостно делается людям…
Кто знает, о чем думал Яков Валерьевич, пощипывая поседевшую бровь. Никогда и никому — ни жене, ни сыну — не рассказывал о своих мыслях старый человек — Яков Васильевич Кукушкин.
Наконец очнулся он от своего забытья. Вышел в цех и сразу направился к Ваське, который, отбиваясь от наседавших на него работниц, уже раскурочивал старый станок.
Женщины хватали Ваську за руки, кричали, что на этом станке они зарабатывают в два раза больше, чем на новых. Действительно, на фабрике за сверхурочную работу по порядку, заведенному Яковом Василисковичем, рассчитывались наличными, и на старых станках работницы получали очень неплохо.
— Могилин! — окликнул Ваську Яков Венедиктович.
— Чего? — тот недовольно поднял голову.
— Пойдем-пойдем… — Яков Вениаминович подхватил Ваську под локоть. — Тут вот какое дело, Василий Степанович, получается…
И, отведя Ваську в сторону, долго и путано принялся объяснять, что нужно, не вполне официально, конечно, отвезти в ремонтные мастерские старые моторы — они совсем легкие! — ну, а оттуда обещают прислать кое-что крайне необходимое для фабрики… Только вот беда: послать с моторами некого!
— Так, может быть, вы, Василий Степанович?
— А платить кто будет? — поинтересовался Васька.
Глаза Якова Викентьевича забегали.
— Ага! — сказал Васька. — Все понятно. Иди, дорого́й, своей доро́гой. Ищи другого дурака!
И он уже двинулся было назад к станку, но тут почувствовал у себя в руке какую-то бумажку. Быстро взглянул на нее. На раскрытой ладони лежала пятидесятирублевка.
Думая, что Яков Викторович ошибся, Васька быстро засунул бумажку в карман.
— Ну, ладно уж… — как бы нехотя проговорил он. — Чего надо-то?
Неплохой, удачливый день получался сегодня у Васьки. Он еще не решил, что ему делать с Матреной Филипповной, как обернуть на пользу себе ее симпатию, но что он сделает с нежданной пятидесятирублевкой, он точно знал.
— Ну, рассказывай! — подбодрил он съежившегося Якова Викториновича. — Рассказывай, чего там: куда, где? Кого зарезать надо?
И он оглушительно захохотал, разглядывая совсем смутившегося Кукушкина.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Редакция городской газеты «Луч» располагалась в двухэтажном здании, стоящем возле линии электричек. С равными интервалами проносились мимо поезда, и тогда стекла во всех кабинетах мелко дребезжали.
Вокруг редакции был разбит небольшой скверик, в котором росли деревья с побуревшими от поездной пыли листьями. Вход в скверик украшали гипсовые статуи пионеров. Один из пионеров пытался загнать в кусты гипсовый мяч, другой мчался на гипсовом самокате прямо под электричку, гремевшую за деревьями.
Весной, во время субботника, пионеров по указанию Бориса Константиновича — редактора газеты — покрасили желтой краской, а глаза и трусики — голубой, и теперь даже равнодушному к искусству человеку трудно было не заметить скульптурные группы, украшавшие сквер.
На первом этаже здания размещалась типография, а сама редакция «Луча» занимала, как острили сотрудники, бельэтаж. Примерно треть его площади была отведена под кабинет Бориса Константиновича. Никто из сотрудников не сомневался в разумности подобной планировки: слишком много забот было у их любимого шефа, с ними даже и на этой площади ему было тесновато. А забот у редактора, действительно, было много, так много, что порою не оставалось времени для работы.