— А где грузчик-то? — сварливо спросил сменный мастер.
— Сейчас придет… — ответил Ромашов и тут же увидел в проезде грузчика Андрея Угарова.
— Вот он! — и замахал ему рукой. — Давай сюда!
Андрей недовольно хмыкнул, но все же подошел, принялся разгружать кар. Для него это оказалось минутным делом.
— И чего это вам все на склады… — залюбовавшись его работой, грустно спросил сменный мастер. — И начальника такого дали, и грузчики любо-дорого…
А Ромашов уже возвращался назад. С прямо зачесанными волосами, в легком пиджачке, он походил сейчас на мальчишку, и это ощущение усиливалось от порывистости и легкости его движений. Как мальчишку, тянуло сейчас Ромашова пристать к любому делу. Радостное ощущение, что все сделанное будет сделано именно так, как нужно, будоражило кровь.
На контейнерной площадке Ромашов увидел Табачникова и остановился. Светлые глаза потемнели.
— Я сегодня, Терентий Макарович, — жестко сказал он, — два дела сделал! Сам топнасосы на конвейер подал и еще — вас выгнал с работы.
Тяжесть, бо́льшая, чем пятитонный контейнер, обрушилась на Табачникова. Какая-то липкая гадость потекла из глаз. Он зауйкал, замахал руками, и Ромашов отодвинулся, чтобы его не забрызгала летящая по сторонам слюна.
Рядом с Ромашовым электропогрузчик поднимал в это мгновение поддон с ящиками. Ящики опасно накренились, и Ромашов, не задумываясь, подставил свое плечо, выравнивая их.
— Спасибо, начальник! — крикнул водитель.
— Езжай! — махнул рукой Ромашов. — По дороге, смотри, не развали!
Отряхнул налипшие на плечо древесные крошки и повернулся к Табачникову.
— Выгоню!
На втором этаже Ромашов полюбовался Гошей, неприкаянно бродившим по складу в поисках кара, и направился в свой кабинет — клетушку, прилепившуюся к лифту.
Сел за стол и посмотрел на часы. Двенадцать минут прошло с того мгновения, когда объявили по трансляции, что остановлен главный конвейер. Право же, на увольнение Табачникова он потратил не так много времени.
Ромашов усмехнулся и снова принялся за бумаги, но тут в кабинетик вошел Миша.
— Фу-у… — шумно выдохнул он. — Все контейнеря развез.
— Развез? — взгляд Ромашова сделался было жестким, но сразу помягчел. Что-то почудилось Ромашову в лице баранообразного мастера. — Хорошо. Иди тогда на второй этаж и командуй там. Теперь ты отвечаешь за снабжение конвейера.
— Я?! А Таб-б-бачников?
— Табачников увольняется… — Ромашов снова склонился над бумагами. Миша посмотрел на вихор, вздыбленный на макушке Ромашова, тяжело вздохнул и пошел к выходу.
— Пусть машинистка зайдет! — попросил Ромашов.
— Пошлю… — не оборачиваясь, чтобы не сбиться с пути, откликнулся Миша.
Никто не посылал Андрея Угарова разгружать топнасосы. Когда его окликнул Ромашов, Андрей шел по своим делам. Он торопился на Дражненскую проходную.
Торопился к Варе.
Вчера они ходили в кино и после сеанса долго бродили по опустевшим улочкам.
— Ты Термометра знаешь? — неожиданно спросила Варя.
— Знаю, — Андрей внимательно посмотрел на девушку. — А почему ты спрашиваешь о нем?
— Так… — Варя опустила голову. — Просто так… А почему ты, Андрюша, никогда не рассказываешь о себе?
— Я убью его!
— Нет! — Варя остановилась, и светло-зеленые глаза ее стали беспомощными и прозрачными до самой глубины, где все измято, все болит сейчас. — Нет! Я очень прошу тебя: не надо. Я ничему не поверю, если это будут рассказывать про тебя другие. Я знаю, что ты все мне расскажешь сам.
Она говорила так, а Андрею самому становилось страшно — таким отчаянным холодом, как в пору безнадежно поздней осени, несло из Вариных глаз.
— Я расскажу… — пробормотал он и, расстегнув пальто, прижал к себе девушку, пытаясь отогреть ее.
Никогда и ничего не боялся Андрей, но сейчас стало страшно, и трудно было разжать отяжелевшие губы. О чем он мог рассказать Варе? О трех годах «общака» или о четвертом, когда вышел на химию?
Летюганск — хороший город, но жить в нем оказалось труднее, чем в колонии. И с каждым днем все темнее и темнее становилось внутри. Он возвращался в общежитие, и пожилая вахтерша, отмечая время, только вздыхала:
— Ой-ей-ёшеньки… Что коммунисты с людей ро́бят?
Она жалела Андрея, и еще темнее становилось от жалости. Тогда был конец декабря, но — какие декабри сейчас? — все вокруг таяло, как весной. Андрей собрал в ту ночь вещички и — без документов! — поехал в город, откуда его взяли четыре года назад.