Нелегко она ей давалась, эта самая правда. Нервничая, она до крови расцарапала ногтями кожу на руке... Муж встретил ее в тот вечер у даугавпилского поезда на вокзале — она возвращалась от больной матери. Привез домой и заявил, что его «посадили в новосибирской милиции, а прокурор освободил». Просил сказать, что за телевизор для Хмельнова она ему давала триста рублей, если спросят на следствии.
— Поэтому я так говорила, — нервно сжимая руки, заканчивала Елизавета Максимовна. — Никаких трехсот рублей я ему не давала, и он не мог отдать их Василию Ивановичу. — Она подняла на капитана усталые глаза.
— Я очень извиняюсь, что говорила неправду. Все сказала по просьбе мужа. Я думала ему помочь.
Филиппова снова опустила голову.
— Ну а дача? — решил воспользоваться случаем капитан. — Вы же знаете, там не двумя тысячами дело обошлось. Такие хоромы и за десять не каждый выстроит!
— Ничего больше не могу добавить, — вконец смешалась Елизавета Максимовна. — Муж нанимал строителей, занимался отделкой и обстановкой. А с книжки я снимала две тысячи — это можно проверить.
Уличенный в очередной лжи Степан Григорьевич (Пантюхов предъявил ему показания супруги относительно уплаты за телевизор) долго не раскрывал рта.
— Покажите-ка мне еще раз протокол, — попросил он, наконец собравшись с духом, тупо, как загипнотизированный, всматривался в скупые, лаконичные строчки.
— И вторая ваша версия — тоже ложь, — Леонид Тимофеевич зябко передернул плечами. Было довольно прохладно. — Я видел вашего сына в Солнечногорске.
Степан Григорьевич вскинул на следователя холодно-настороженные глаза. В прошлый раз, уже перед самым уходом Пантюхова, он вдруг сказал ему, что деньги за плиту, меховой костюм и золотые часы Боровцу передал его сын Юрий.
— Сын вашей версии не подтвердил, — Пантюхов протянул Филиппову протокол допроса. — «Ничего, никому не платил. Плиту получали на товарной станции Казанского вокзала. Часы и меховой костюм от Василия Ивановича» — это слова Филиппова Юрия Степановича, — пожалуйста, можете удостовериться.
Управляющий нехотя взял протокол.
«Плита была прислана на имя папы. Откуда, я не знаю. Видимо, из новосибирского спецмонтажного управления. Кто конкретно высылал, не помню».
«Эх, Юрка, Юрка», — у Степана Григорьевича запершило в горле.
— В прошлый раз я давал неверные показания, — едва вымолвил Филиппов.
Не особенно надеясь на искренность управляющего, Пантюхов потребовал, чтобы он ставил свою подпись не в конце листа, а буквально после каждого своего зафиксированного на бумаге ответа.
Глава 35
Пока Филиппов выдавливал из себя очередной вариант «правды-матки», в Даугавпилсе, на родине супруги управляющего, разворачивались довольно интересные события.
Крытый красной черепицей большой каменный дом на улице Пушкина Ветров и сопровождающий его местный участковый лейтенант милиции отыскали довольно быстро. Хозяйка, опрятная старушка, встретила их на пороге. Она прекрасно говорила по-русски, хотя, как позже выяснилось, почти всю жизнь прожила в Латвии.
— А я гляжу, что за гости ко мне с утра в субботу пожаловали, — с трудом скрывая бросающуюся в глаза обеспокоенность, обнажила она в вымученной улыбке поредевшие зубы.
— Да гости-то какие, Доминика Романовна, — смущенно порозовел молоденький участковый, — что не только сами в дом идут, но еще и соседей приглашают, — он и в самом деле пригласил двух сидящих поблизости на очищенной от снега деревянной лавочке таких же, как и сама хозяйка, согнутых годами старушек.
Во время обыска Доминика Романовна дважды принималась глотать сердечные капли. Ни на ее половине, ни в той части дома, которую занимала родная сестра Елизаветы Максимовны, обнаружить ничего не удалось. Осмотрели каждую щелку, простучали все до одной половицы, но ничего похожего на тайник не было и в помине. Оставался обширный, покрытый свежим снежным пушком сад Доминики Романовны, но измотавшийся до предела во время обыска шестикомнатного особняка Григорий Павлович даже боялся о нем подумать. Сначала побеседуем по душам — решил он.
На допросе хозяйка срывающимся от волнения голосом рассказала, что живет в Даугавпилсе почти всю сознательную жизнь. Дом достался мужу по наследству. Сам супруг трагически погиб в тысяча девятьсот тридцать восьмом году.
— Я одна воспитала семерых дочерей, — Доминика Романовна не удержалась от слез. — Спрашиваете, не преподносили ли мне Лиза или ее муж дорогих подарков? Преподносили, — она открыла средний ящик стоящего в углу тяжелого, покрытого стершимся лаком комода. — Отрез вот на платье за двенадцать рублей. Килограмм московских конфет, — Доминика Романовна вынула целлофановый кулек с «Раковой шейкой». — Печенья столько же.