«Не может быть сомнения в его добросовестном отношении к своим служебным обязанностям: свидетельством этому является его выдвижение на ответственный пост управляющего союзным трестом, — уверяли авторы. — Не исключено, — допускали они, — что в своей служебной деятельности тов. Филиппов мог иметь серьезные промахи, способствовавшие возможности преступных действий со стороны подчиненных ему лиц. («Боровца топят, — мелькнуло у Пантюхова. — Приносят в жертву барана.») Однако мы не допускаем преднамеренности с его стороны в этом. И, тем более, не допускаем даже мысли о возможности сознательного соучастия его в преступлении. Считаем, что Филиппов Степан Григорьевич не может быть социально опасным человеком для нашего общества и просим освободить его под денежный залог».
Над каждой отпечатанной фамилией поручателя стояла роспись. А через тире помещались, занимавшие по две, а то и по три строки, их громкие титулы с указанием московского адреса.
Стояли последние февральские денечки. В Новосибирск пришла, ворвалась весна. На залитых ярким весенним солнцем рекламных киноафишах, вывешенных на боковой стене здания областной прокуратуры, весело чирикали отогревшиеся воробьи.
Выйдя из прокуратуры (его вызывал для очередной пропесочки Гинзбург), Пантюхов невольно задержался взглядом на киноафише: шел новый широкоформатный фильм «Освобождение». Он любил военные фильмы. С огромным удовольствием сходил бы и на этот, но... ему сейчас не до фильма, не до скачущих по согреваемой солнцем земле воробьев и, честно говоря, вообще не до весны. На душе было пасмурно и слякотно, одно слово — осень.
Филиппов находился на медицинском обследовании, а его защитники тем временем продолжали вести на следователя массированную атаку. Вернувшись из Москвы, Ярцев несколько раз заговаривал с Пантюховым об освобождении Филиппова. Намекал на затягивание сроков расследования. Потом последовал вызов от Гинзбурга в прокуратуру. А впереди еще намечалось общее собрание сотрудников следственного отдела, на котором Ярцев обещал поднять и его вопрос.
В прокуратуре капитану удалось отбиться пришедшим в голову весьма основательным доводом:
— Вы требуете освобождения управляющего, — заявил он вконец разгорячившемуся Виктору Львовичу, — но ведь не вы давали санкцию на его арест! Давала союзная прокуратура. Пусть она и отменит свое решение, — плоское лицо Гинзбурга перекосила гримаса раздражения.
Да, в прокуратуре удалось отбиться. А вот собрание стало для него чрезвычайным экзаменом на прочность. Состоялось оно вскоре после женского праздника. В Красном уголке собрался весь следственный отдел. Первым выступил заместитель по политической части с небольшим, запланированным в системе политучебы личного состава, докладом.
Замполит говорил об идейности советского человека вообще, а следователя — в особенности.
— Советский человек, воспитанный коммунистической партией, — человек нового социалистического склада, — явно цитировал замполит недавно напечатанную в «Правде» большую редакционную статью, — это самоотверженный труженик, мужественный и стойкий борец за коммунизм, — он поправил сбившийся набок галстук и откашлялся. — Именно идейная убежденность советских людей лежит в основе их высоких политических и моральных качеств. Именно с этих позиций следователь должен...
После замполита слово взял Ярцев. Подполковник охарактеризовал положение дел в отделе. Указал на недостатки в работе отдельных следователей. Кого-то похвалил, некоторых поправил. Затем перешел к вопросу о социалистическом соревновании.
Скорбно опустив голову, он с неподдельной горечью в голосе доложил собравшимся, что отдел в соревновании занимает, увы, далеко не ведущее место.