Филиппов промолчал.
Глава 39
Пантюхов сделал все от него возможное, чтобы протокол допроса заместителя министра действительно появился в деле. Но, как по секрету сказал ему майор Доронин, ожидать его появления они могли только в суде, если суд сделает запрос в соответствующие инстанции.
Вместе с Михаилом Афанасьевичем они подготовили в исполком обширное представление о причинах, способствовавших хищениям государственной собственности в спецмонтажном управлении, и выдвинули ряд предложений по их устранению. В качестве одной из профилактических мер Леонид Тимофеевич указывал на крайнюю необходимость отделения ревизоров от контролируемого ими ведомства. Это была его давняя мечта. Сделать контролеров независимыми от подобных Филиппову начальников трестов. Увеличить штат финансовых контролеров, повысить им жалование. Дать возможность проводить длительные (хотя бы по месяцу, а не по неделе!) ревизии на местах — вот о чем написал капитан в представлении.
Но было и то, о чем он не мог написать на бумаге. Скрыто-торжествующий взгляд Филиппова. Та железная уверенность в своей правоте, причины, ее породившие, — вот что надо прежде всего выжигать каленым железом! Иначе никакие ревизоры не помогут. Но как об этом скажешь вслух? Как сказать, чтобы услышали?
Глава 40
Сорок толстых томов дела ушли в суд.
Открытое судебное заседание состоялось лишь в начале февраля 1973 года. Столь длительная отсрочка играла на руку обвиняемым: ожидался указ об амнистии в связи с пятидесятилетием образования СССР. Он вышел в конце декабря 1972 года.
Суд длился восемь дней. И каждый день Пантюхов (несмотря на неимоверную занятость он все же умудрялся выкраивать хоть пару часов) занимал свое место в среднем ряду судебного зала.
Двадцать четыре обвиняемых поочередно заполняли отгороженную деревянным забором скамейку.
Восемь дней они просили, требовали, молили о прощении. Кто как мог. Но лучше получалось, к сожалению, у наиболее виноватых.
Обескураженный, красный, как рак, Коридзе открыто признал свою вину. Попросил о снисхождении. Гораздо дольше и куда с большим чувством убеждал судей куратор из управления магистральных газопроводов Дубов. Даже после тюремных нар Михаил Федорович выглядел довольно респектабельно. За ним и его сотоварищем по приемке кабельной связи Потапенко числилось в общей сложности раз в десять побольше, чем за Коридзе. Тем проникновеннее и чувствительней читал по заранее приготовленной ученической тетрадке свое обращение Дубов: «Его обвинили в присвоении вознаграждений за рацпредложения, о которых он толком ничего не мог пояснить? Роковое стечение обстоятельств! Так уж сошлось. Он действительно был соавтором осуществленных переходов через реки Урал и Цна. И никакие эти предложения не фиктивные. Он решал государственную задачу. Наступала осень. Близились холода. Правда, не соблюл формы, тут виноват».
— Привлечением в качестве обвиняемого мое имя опозорено перед всеми работниками нашей отрасли, — Дубов на секунду оторвал крепко посаженную голову от тетрадного листка. — А я с пятьдесят девятого по семидесятый год работал начальником трех крупнейших управлений газопроводов! За свой промах я уже понес несколько тяжелых наказаний: я исключен из кандидатов в члены КПСС, — Дубов смахнул рукой невидимую слезу. — Не знаю — смогу ли когда-нибудь стать коммунистом. Примет ли меня партия в свои ряды. Этот позор, — он метнул красноречивый взгляд в переполненный зал, — равноценен гражданской казни!
Пантюхов заметил, как вздрогнул при этих словах сидевший справа от своего коллеги Потапенко.
— Наконец, уже не один месяц я изолирован от общества. От своих детей, — Михаил Федорович помолчал, — кара, которой предложил меня подвергнуть представитель государственного обвинения, потрясающе жестока! — В зале заволновались. — Мне сорок три года. Лишение свободы на восемь лет зачеркивает меня как человека, как личность. Практически уничтожает как специалиста. Лишает меня навсегда возможности быть полезным обществу. Лишает моих детей моего отцовского внимания и заботы! — Михаил Федорович вытер платком скопившуюся в уголках губ пену...
«Куда тут Коридзе, — подумалось Пантюхову. — Вон женщины в передних рядах чуть ли не плачут от сочувствия. Представляй они получше, как Михаил Федорович «решал государственную задачу»: не ударив палец о палец, положил в карман несколько тысяч — поубавились бы слезы».