За сорок лет жизни Петр Иванович много чего повидал. После войны служил в рядах Советской Армии, потом увлекся морем. Закончил мореходку. Попал в Азовское морское пароходство. Ходил в загранрейсы: свет повидать, себя показать.
Со временем, обзаведясь семьей, осел в Киеве. На жизнь ему в общем-то не приходилось жаловаться. Бывшему моряку нашлось место мастера производственного обучения в речном училище.
Жена, Вера Сергеевна, работала художником-оформителем, зарабатывала достаточно. Растили дочку Оленьку, все, вроде бы, как у людей. Однако Петру Ивановичу всегда хотелось жить не как все. Он и в партию вступил, надеясь получить какие-то льготы. И в загранку-то ходил не за экзотикой, а за вполне реальным импортным барахлом. Только все это было не то.
Брат, вот кто не давал Петру покоя. Василий зашибал деньги с шиком, с блеском опытного мастера и при этом ухитрялся не подставлять под удар собственную голову. И доходы их не сравнишь: то, чего брат достиг в Новосибирске на должности начальника спецмонтажного управления, вообще не поддавалось описанию!
Одна трехкомнатная квартира, обставленная самой остродефицитной мебелью и устланная дорогими коврами, чего стоила. И это еще, так сказать, самый первый, с порога видимый, план. А на втором — деньги, много наличных денег! Как небрежно бросал их Василий официантке в аэропортовском уютном ресторанчике. И не только в нем одном.
Петр Иванович не мог бы себе позволить и десятой части того, что истратил старший брат буквально за неделю.
По Новосибирску разъезжали на служебной «Волге». И шофер хоть бы раз пикнул: куда брат прикажет, туда и вез. А ведь прекрасно понимал, что ездят не по делам.
— Как тебе удается так жить? — поинтересовался Петр Иванович, когда они, однажды вечером, запершись на кухне, потягивали из хрустальных кружек под балычок из осетрины золотистое «Жигулевское».
У Клавдии Михайловны разболелась голова, и она прилегла пораньше. Сережа смотрел по телевизору футбол в гостиной. Так что никто им не мешал.
— Как удается, спрашиваешь? — усмехнулся Василий. Стальные глазки-буравчики слегка прищурились, лицо раскраснелось.
— Вроде бы, и по грани ходишь, ан нет, не попадаешься. Так, глядишь, всю жизнь гоголем проживешь. Вроде, и не веришь ничему и никому, а в передовиках числишься.
— Значит, интересуешься, — Василий прихлебнул пиво, обтер оставшуюся на губах пену. — Любопытство разбирает. Ну что ж, я отвечу. Политика, брат. Политика. Есть коммунизм, в который я верю! — старший брат осклабился. — Это коммунизм для себя. Такой возможен. И лично я его себе построил. Лично у меня все есть, — Василий Иванович обвел вокруг волосатой рукой и кивнул на закрытую дверь. — И в квартире, и в кармане. Мой коммунизм — это я, несколько приближенных людей: без них не обойдешься в делах, цепочка необходимых посредников и кое-кто из тех, кто управляет погодой. Всё! — он резко рубанул ладонью воздух. — Больше мне никто не нужен! В этом тесном кружке мое царство. Мой мир! — Вот так они поговорили в эту последнюю встречу.
Из Сибири Петр Иванович вернулся оглушенный успехами брата. Долго рассказывал жене, как великолепно устроился Василий. Про себя вспоминал и еще кое-какие приятные подробности, о которых не счел нужным говорить близким. Что греха таить, и свое собственное будущее начинало рисоваться ему в весьма радужных красках. С таким-то братом, как Вася, далеко можно шагнуть.
И вдруг все разом перевернулось.
Петр Иванович с хрустом переломил зеленую веточку и остановился возле скамейки, на которой недавно сидел с Игорем Матвеевичем: «Если взялись за старика, значит, скоро и до меня доберутся. Выйдешь из больницы и... на допрос».
Глава 17
В поселок Неболчи Новгородской области лейтенант Карташов попал в конце июля. Колонна новосибирских связистов располагалась не слишком далеко от станции, в вагончиках. Через несколько дней работы с документацией колонны кое-что в отношении Вержанского стало проясняться.
Поначалу энергичный, широкоплечий прораб неболчинского участка Бережной все никак не мог вспомнить эту фамилию.
— Мало ли у нас рабочих на трассе меняется. Не то, что за год, а и за квартал-то не всегда всех упомнишь.
Лейтенант предъявил прорабу наряды, подписанные им собственноручно.
— Да я что! Я не отказываюсь, — Бережной пригладил волосы на затылке, — только припомнить как следует надо, порыться в черновиках.
Порылись вместе. Заодно Карташов побеседовал с рабочими, перечисленными в одном из трех нарядов вместе с Вержанским. Они в один голос подтвердили, что такой с ними не работал. Колонна тянула кабель связи на Кириши. Не все свидетели были на месте. Кое-кого пришлось вызывать с трассы. На это ушло время. Но Карташов сознательно мирился с его потерей. Когда был допрошен последний из указанных в наряде рабочих, Бережной, наконец, «вспомнил».