— Ну что вы! Разве такие вещи говорят юбиляру. А тем более — заместителю министра. Сказал — от коллектива треста.
— А другие управляющие тоже подносили аналогичные подарки? — решил зайти с другого бока Пантюхов.
— Н... не знаю. Не могу сейчас с уверенностью сказать, — Филиппов ссутулился. — Дарственные адреса, цветы, в основном, подносили. Возможно, были и другие сувениры. С трестовских сотрудников, видите ли, много-то не соберешь для приличного подарка. Мой зам, например, только двадцать пять рублей собрал.
— Выходит, вы Хмельнову взятку в четыреста тридцать рублей вручили, — резюмировал Пантюхов. — Как заместитель министра, он, наверняка, в курсе трестовских возможностей в этом отношении.
Филиппов тяжело навалился грудью на стол.
— Нет! — у него сразу пересохло в горле. — Какая взятка, как вы можете? Виталий Борисович — честнейший человек. Его общественное положение, его должность, в конце концов, обязывают вас... — голос управляющего перешел на хрип. — И потом, — Филиппов оглянулся на замерших в напряжении Ветрова и Курганова, — он заплатил. Он заплатил за этот телевизор!
— Заплатил? — Пантюхов убрал с конца пера мешающую писать соринку.
— Вы... вызвал меня на следующий день, — с трудом подбирая слова, тужился управляющий. — Спасибо, говорит, за подарок. Прекрасно показывает. Качество изображения отменное. И отдал мне за него деньги — все до копейки.
— Кто это может подтвердить?
— Господи! — управляющий даже схватился за виски. — Неужели вы и это собираетесь проверять? Допрашивать самого? — он закатил глаза кверху. — Помилосердствуйте! Всему есть предел.
— Значит, Хмельнов вам деньги за телевизор вернул, — словно не замечая волнения Степана Григорьевича, упорствовал Пантюхов. — А вы?
— Я тоже... — осекся на полуслове Филиппов.
— Что — тоже?
— Заплатил Боровцу, — Степан Григорьевич положил руки на колени и принялся постукивать по ним указательными пальцами.
— Так же — копейка в копейку? — переспросил Ветров.
Филиппов перестал постукивать пальцами.
— Не копейка в копейку. Три сотни только уплатил Боровцу, — подчеркнуто обращаясь именно к Пантюхову, ответил он.
— Почему же не все? — Леонид Тимофеевич чиркнул зажигалкой, прикуривая.
— В тот момент в наличии не было, — не сразу нашелся управляющий.
— А после?
— А после так и не отдал, — играя на искренность, вымолвил Степан Григорьевич.
— Допустим, — Леонид Тимофеевич положил сигарету на край пепельницы. — Ну а в отношении взяток, переданных вам Боровцом, как быть?
— Никак! — отрезал Степан Григорьевич. — Наговор, ложь и клевета. Брать не брал и знать ничего не знаю.
Пантюхов спокойно дописал последнюю строчку протокола. Посмотрел на часы.
— Что ж, пожалуй, вам пора пообедать, — он закрыл папку. — Подкрепитесь и продолжим, — уже вставший со стула управляющий встрепенулся:
— Что продолжать? И так уже всю душу, все карманы вывернул! Что еще продолжать?
— Разговор, Степан Григорьевич. Откровенный разговор, — пояснил капитан. — Мне кажется, он еще только начинается.
Разговор и впрямь оказался долгим. Четырежды в этот день пытался Пантюхов вместе со своими помощниками получить от управляющего союзным трестом правдивые показания. И все четыре раза Филиппов уходил от ответа.
На очной ставке с Боровцом Степан Григорьевич только крутил крупной коротко подстриженной головой и делал большие глаза: «Чтобы я брал у вас наличными! Побойтесь бога, Василий Иванович. Отродясь этого не было».
В дело вмешался подполковник Ярцев. Он самолично допросил Боровца после очной ставки. Тот почти слово в слово повторил свои предыдущие показания и добавил, что взятки управляющему давал, преследуя производственные цели.
— Вы же писали и говорили, что Боровец крайне порядочный, уважаемый человек, — заметил Пантюхов Филиппову, когда тот в конце второй очной ставки чуть ли не с руганью обрушился на своего подчиненного, обвиняя его почти во всех смертных грехах.
— Я знал его таким до вашей камеры, — огрызнулся разгоряченный перепалкой Степан Григорьевич. — Но если у него язык поворачивается приписать мне более семи тысяч рублей, я вынужден изменить свое мнение!
Поздним вечером Филиппова увезли в КПЗ. Кончались первые сутки с момента задержания.
— Как будем жить дальше? — обратился Леонид Тимофеевич к своим измотанным до предела коллегам. Те молча жевали нарезанные толстыми ломтями сало с черным хлебом, запивая его остывающим кипятком. И сало, и хлеб принес с собой Ветров. Ни столовая, ни буфет уже не работали.