Филиппов уже давно отнял руки от лица, почти успокоился, а прокурор все еще как-то странно и отчужденно смотрел мимо него.
Наконец он тяжеловато поднялся, подошел к двери и поманил пальцем ожидавшего за ней Пантюхова.
— Дай-ка сюда санкцию на арест, — стараясь не встречаться взглядом со следователем, тихо произнес он.
Леонид Тимофеевич протянул прокурору бумагу. Погребной не спеша вернулся на место и положил санкцию в верхний ящик своего стола.
— Вы свободны! — чуть резче, чем хотелось бы, поторопился он распрощаться с капитаном.
— А с вами мы еще побеседуем завтра утром вместе с моим помощником: надо зафиксировать все, что вы мне сказали, — добавил Павел Алексеевич для моментально воспрянувшего духом управляющего.
Глава 29
Пантюхов плохо помнил, как и на чем он добирался в тот вечер домой.
— Плохи наши дела, — сказал ему майор Доронин, расставаясь с ним возле управления внутренних дел. Но Пантюхов считал: не просто плохи — катастрофичны! Леонид Тимофеевич никогда не был паникером. С трудностями, возникающими в ходе следствия, сталкивался не раз. Но неполучение санкции на арест Филиппова потрясло его.
Он понимал, что может произойти дальше. Степан Григорьевич, возвратившись в Москву, уничтожит все улики. Сумеет сделать немыми даже косвенных свидетелей. Попробуй потом поищи концы! А о заместителе министра Хмельнове, похоже, покрывавшем всю эту шайку в благодарность за солидные подношения, и речи вести не придется. Почти год работы коту под хвост!
Леонид Тимофеевич громко чертыхнулся, открывая плохо поворачивающимся ключом дверь своей квартиры. Отослав спать жену, принявшуюся было хлопотать насчет ужина, он заперся в кухне. Тарелки с едой вызывали у него отвращение. Какая уж тут еда.
Поразмышлял тоскливо, не опрокинуть ли «для снятия стресса» грамм сто, но не стал. На цыпочках прошел в комнату, перенес на кухонный стол магнитофон.
Медленно крутились катушки, почти на нуле — громкость. Но Пантюхов разбирал каждое слово: просто знал наизусть.
Это была невеселая песня. Но сегодня хотелось слушать именно ее.
А ведь не только почти год работы пропадает, — глухо шевельнулось в мозгу. — Филиппов для своей реабилитации, пожалуй, будет добиваться применения к следователю той самой статьи, по которой тот карается законом за возведение заведомо ложного обвинения. Тут уж не потерянным временем, а тремя годами лишения свободы может запахнуть!
Пантюхов не особенно верил в такой мрачный исход, но теоретическую возможность его не мог не учитывать. А в коварстве управляющего союзным трестом не приходилось сомневаться. Ишь как к прокурору кинулся! На колени рухнул. Оговорили, дескать, бедолагу, напраслину на себя возвести заставили. Можно представить, что еще он способен вытворить ради своего оправдания. К тому же, и зацепка теперь есть — областной прокурор не позволил его арестовать. Значит, не согласен со следователем. «Тут на милость не надейся — стиснуть зубы и терпеть. Сколь веревочка ни вейся — все равно совьешься в плеть», — подсказывал Высоцкий, прорываясь сквозь посторонние шумы и поскрипывания.
Эх, Павел Алексеевич, Павел Алексеевич... Ведь по рукам бьете. Буквально отбиваете желание работать. Пантюхов чувствовал себя на краю пропасти. «Ты не вой, не плачь, а смейся — слез-то нынче не простят! Сколь веревочка ни вейся — все равно укоротят», — травил душу голос. «Побудьте день вы в милицейской шкуре — вам жизнь покажется наоборот. Давайте выпьем за тех, кто в МУРе, за тех, кто в МУРе, никто не пьет!» — Пантюхов выключил магнитофон. «Побудьте день вы в милицейской шкуре», — машинально повторил он фразу и криво усмехнулся.
Завтра Филиппов сядет в самолет и — поминай как звали. Попробуй, ухвати его в столице-то.
Пантюхов даже скрипнул зубами.
— Но нет! Не выйдет! — он резко захлопнул крышку магнитофона. — Я, уважаемый Степан Григорьевич, раньше вас в престольную пожалую. Чего бы мне это ни стоило.
— Чего бы ни стоило, — невольно повторил он, уже лежа в постели.
— Что, что стоило? — обеспокоенно переспросила едва забывшаяся чутким сном жена.