— Ничего, вот Степан Григорьевич приедет домой, успокоится и, очевидно, на свежую голову сумеет все разъяснить, если потребуется, — снова пришел на помощь Филиппову помощник прокурора. Погребной с плохо скрытым раздражением посмотрел на него и, тяжело вздохнув, отвернулся. За окном было уже совсем светло. Зимнее утро 19 января давно вступило в свои права.
На улице Филиппова ждала машина (ему разрешили ее предварительно вызвать). Та самая «Волга», на которой так любил разъезжать по городу Василий Иванович Боровец.
— Гони! — плюхнувшись на переднее сиденье, приказал Еремину управляющий.
— В контору, что ли? — осклабился шофер. Он никак не мог поверить, что перед ним все тот же грозный Филиппов, при одном упоминании имени которого трепетало спецмонтажное управление. Три дня отсидки изменили Степана Григорьевича до неузнаваемости. Щеки отвисли, покрылись серой щетиной. В глазах появилось выражение затравленности и какого-то ожидания.
— В какую контору?! — видимо уловив состояние шофера и оттого еще больше разозлясь, рявкнул Филиппов. — В Толмачево гони, к аэровокзалу! Вон! Вон из вашего паршивого Новосибирска, — продолжал клокотать управляющий, когда они уже тронулись с места, — захолустье проклятое, медвежий угол. Как с людьми обращаются?! Какой-то там Пентюхов, — цедил сквозь зубы Степан Григорьевич, намеренно искажая фамилию следователя, — прыщ в синей куртке с красными перышками — захотел, понимаешь ли, и — шварк человека на нары. Ну погоди, соколик, мы тебе перышки-то пообрежем! — управляющий мельком взглянул на сосредоточенно держащегося за баранку Еремина — не слишком ли он при шофере-то... Но, вероятно, плюнув на всякую осторожность, грязно выругался.
— Чего тормозишь? Гони! — снова повысил Степан Григорьевич голос, заметив, что водитель сбавил скорость перед светофором. — Гони на красный, на белый, на серый — черт бы вас всех здесь подрал! Гони, я тебе сказал! — почти выкрикнул он. — Попробуй мне только не успеть к самолету — душу вытрясу, мать твою так!
«Волга» резко рванула на красный свет и, набирая скорость, понеслась вдоль заснеженной, продуваемой ледяным ветром обской набережной.
— Мне тоже досталось, — стараясь как-то угодить разгневанному управляющему, — попробовал подыграть Еремин. — Таскали, допрашивали.
— Ему досталось, — раздраженно фыркнул Филиппов. — Мало вам всем тут досталось! Надо бы больше, чтобы порядочных людей за собой не тянули. Жми давай, жми на всю катушку — скоро регистрация на рейс начнется.
Однако на дневной рейс они не успели. Стремительный турбореактивный лайнер поднялся в небо без Филиппова. Красный от злобы и даже вспотевший, несмотря на легкий морозец, управляющий на чем свет стоит разносил терпеливо сносящего оскорбления шофера. Хотя винить Еремина в общем-то не приходилось. Билетов до Москвы все равно не было.
— Вы хоть на следующий рейс попробуйте билет достать, — слабо защищался водитель, кивая на большую очередь в кассу.
— Я достану, я тебе достану, я вам всем тут достану! — Возмущению Филиппова не было предела. Но если бы он знал, что на борту только что взлетевшего самолета находится Пантюхов с полным чемоданом папок по делу Боровца, ему было бы совсем худо.
Глава 30
Решение лететь в столицу он принял ночью. Но принять решение — одно, а осуществить его — совсем другое. Когда он спозаранку стал снимать с верхней полки стеллажа большой кожаный чемодан, Нина Евгеньевна обеспокоенно всплеснула руками:
— Ты что, в командировку уезжаешь?!
— Да... в командировку, — отводя взгляд, пощелкал чемоданными замками Леонид Тимофеевич.
— А зачем большой чемодан? — не отставала жена.
— Надо, Нина, — Пантюхов погладил жену по волосам, — надо! Работа у меня такая — не все могу объяснить. Гриша Ветров в Москве, и мне туда надо... срочно!
— Надо, так надо, — неожиданно быстро согласилась Нина. — Только я прошу тебя, Леня: при любых обстоятельствах держи себя в руках! Там, в Москве. Обещаешь?
Леонид Тимофеевич обнял жену за плечи и крепко поцеловал на прощание.
— Обещаю, Нина. Ты — мой самый дорогой человечек. Ты и Машка. И я всегда об этом помню.
Майора Доронина Пантюхов застал в его служебном кабинете. Тот тоже пришел ни свет ни заря. Леониду Тимофеевичу в первые секунды даже показалось, что майор похудел за ночь. Усталые, заострившиеся черты внезапно постаревшего лица. Застегнутый на все пуговицы хорошо отглаженный китель... Сейчас майору можно было дать все шестьдесят.