Он неизменно терпел неудачу. Он также терпел неудачу и в последующих попытках, одна за другой. Если я когда-либо и был свидетелем успешного спаривания двух голубей, то, должно быть, потом забыл об этом, что кажется маловероятным. Скорее, я думаю, что…
У меня никогда не хватало ни времени, ни терпения, чтобы продолжать наблюдать за птицами. Голубь, который был для меня образом Святого Духа, был гораздо более великолепной птицей, чем пригородные голуби; его оперение было оранжево-красным, как языки пламени, служившие видимым знаком Его присутствия, когда Он явился ученикам Иисуса в горнице в Пятидесятницу. Но, несмотря на все его прекрасные перья и божественную силу, он продолжал порхать, когда я представлял его себе, высоко над склоненной головой своей девственной жены.
Хотя я видел иллюстрацию к картине «Mater Purissima» всего два-три раза, я никогда не сомневался в том, что некий образ-лицо в моём сознании возник исключительно благодаря моим редким взглядам на чёрно-белую иллюстрацию. Почти сорок лет спустя после того, как я последний раз заглядывал в книгу моего кузена, читая какую-то биографию Томаса Харди, я нашёл среди иллюстраций в этой книге репродукцию чёрно-белой фотографии молодой женщины, лицо которой показалось мне тождественным лицу той, что держала голубей. На фотографии была актриса, игравшая роль Тесс Дарбейфилд в драматизации романа « Тесс из рода д’Эрбервиллей» во втором десятилетии двадцатого века. Драматизация была сделана под руководством самого Томаса Харди, который в то время был даже старше меня, когда я пишу эти строки. Жена и другие считали, что Харди на восьмом десятке своей жизни влюбился в молодую актрису, которая была на пятьдесят лет моложе его. Он заявил нескольким лицам, что внешне актриса идентична образу вымышленного персонажа Тесс Дарбейфилд, который он создал в своем воображении.
Пока я писал предыдущий абзац, мне вдруг захотелось снова взглянуть на фотографию молодой актрисы и сравнить этот образ с тем, что сейчас стояло у меня в голове. Но тут я вспомнил, что продал большую часть своих книг, прежде чем переехать из города, где прожил большую часть жизни, в этот приграничный городок. Я продал книги, потому что дом, где я сейчас живу, – всего лишь коттедж, вмещающий всего несколько сотен книг. Я продал книги также и для того, чтобы не потерять веру в себя. Несколько лет назад я утверждал, что всё, что заслуживает запоминания из моего опыта чтения книг, на самом деле благополучно запомнено. Я утверждал и обратное: всё, что я забыл из своего опыта чтения книг, не заслуживает запоминания. Продавая свои книги, я заявлял, что получил от них всё, что мне было нужно. Поэтому мне не следовало оглядываться назад.
любую биографию любого писателя-фантаста в поисках описания образа, который он держал в голове, пока писал. И даже если я случайно замечу когда-нибудь в будущем на какой-нибудь книжной полке в каком-нибудь доме, где я буду гостем, какую-нибудь биографию Томаса Харди или какую-нибудь книгу о так называемых мадоннах, я не буду заглядывать в эту книгу из страха стереть мысленный образ, который был не просто копией деталей, увиденных давным-давно на странице книги, а доказательством того, во что я давно хотел верить, а именно, что мой разум был источником не только моих желаний и стремлений, но и образов, которые их смягчали.
С тех пор, как я написал предыдущий абзац, я несколько раз путешествовал из столицы, где прожил большую часть своей жизни. Я ездил туда, чтобы навестить внука, его родителей и двух единственных друзей, которых я всё ещё хочу навестить. В доме, где я провёл два дня и две ночи, окна трёх главных комнат обрамлены панелями из того, что я буду называть цветным стеклом . (Я настолько невежественен в этих вопросах, что даже не знаю, относятся ли термины «витраж» и «витражное стекло» к одному и тому же, то есть я не знаю, было ли стекло в церквях, где я в детстве иногда полагал, что молиться — значит видеть на белизне своей души радужные лучи из окон небесных, — то ли это стекло, что и в верхних стеклах окна, которое выходило на мою кровать прошлой и предыдущей ночью: окна, шторы которого я чувствовал необходимостью поднять после того, как лег, чтобы увидеть, прежде чем засну, как изменился свет уличного фонаря снаружи, прежде чем он упал на меня.) Конечно, я замечал эти стекла и восхищался ими и раньше, но во время моего последнего визита в этот дом я часто думал об этом отрывке из письма, который на данный момент оборвался на последних словах предыдущего абзаца. Я также думал об окне в маленькой церкви рядом с этим домом и о том, почему вид мутного стекла в этом окне побудил меня написать этот, как я его называю, отчёт. Размышляя так, я часто поглядывал на верхние стёкла, словно они могли подсказать мне что-то важное.