Однажды утром, почти шестьдесят лет назад, когда солнце светило в окно кухни, куда мама посадила меня мыть и сушить посуду после завтрака, я услышал из радиоприемника на каминной полке над камином характерный, резкий голос мужчины, который, казалось, то пел, то рассказывал, аккомпанируя себе на фортепиано. То, о чём он пел или рассказывал, было его
Однажды, давным-давно, он случайно извлёк определённый аккорд, сидя за пианино и перебирая клавиши; звук этого аккорда странно на него подействовал; и с тех пор он много лет тщетно пытался вновь найти сочетание нот, вызвавшее этот аккорд. Тогда я знал о популярной музыке и её исполнителях едва ли больше, чем сейчас, но я понимал, что человек с резким голосом – комик, и даже знал, что его песня – это юмористическая версия песни, исполнявшейся в мюзик-холлах и гостиных задолго до моего рождения. (Я случайно прочитал упоминание об этой песне в книге комиксов под названием «RADIO FUN ANNUAL» , которую десять лет назад мне подарила на Рождество мама. Она не могла знать, что персонажи и места действия комиксов взяты из английских радиопередач, поэтому отсылки в комиксах по большей части меня озадачили.) В то утро, почти шестьдесят лет назад, я легко понял, что человек может сокрушаться об утрате того или иного музыкального звука, который он слышал много лет назад. Я сам ценил некоторые отрывки популярной музыки не сами по себе, а как средство вернуть себе определённые сочетания чувств. Если бы только я был достаточно находчив, чтобы найти и проиграть какую-нибудь электронную запись речитатива давно умершего американского исполнителя и его диссонансных ударов по фортепиано, то, возможно, спустя почти шестьдесят лет я вновь обрести то, что сегодня кажется одной из моих собственных потерянных душевных струн, но тогда казалось всего лишь тоской по чему-то, что скоро будет восстановлено. Стоя у кухонной раковины в родительском доме в 1950-х годах, я, вероятно, старался не услышать потерянный аккорд, а увидеть именно тот оттенок красного, который я видел десять лет назад на листьях декоративной виноградной лозы возле панелей матового стекла в стене гаража сбоку от одного большого дома. Гараж и дом были кирпичными или каменными, покрытыми кремовой штукатуркой. Они стояли в просторном саду в пригороде провинциального города на севере штата, западная граница которого проходит в пятидесяти километрах от того места, где я сижу и пишу о листьях виноградной лозы, которую я в последний раз видел шестьдесят пять лет назад, в первый вечер после того, как мы с родителями и младшим братом отправились на поезде из столицы через Большой Водораздельный хребет в провинциальный город, где нам предстояло жить.
Я никогда раньше не путешествовал к северу от столицы, и меня удивила жара воздуха за Великим Водоразделом и яркий солнечный свет на тротуарах пригородов провинциального города, который
Дорожки были вымощены гравием, в основном белым, с вкраплениями оранжево-жёлтого оттенка, которые я поначалу принял за следы золота, прославившего город. Наша мебель должна была прибыть только на следующий день. Нам предстояло провести ночь в свободных комнатах кремового дома с просторным садом. Ранним вечером, когда воздух ещё был тёплым, я один вышел в сад. Я не был робким ребёнком, но был безупречно послушным. Мне хотелось произвести впечатление на взрослых, чтобы они увидели во мне нечто большее, чем просто ребёнка: достойного беседовать с ними и даже, возможно, достойного того, чтобы меня посвятили в некоторые тайные знания взрослых. Я держался тропинок в саду. Мне хотелось бы осмотреть поляны между кустами на лужайке или летний домик со стенами из темно-зеленой решетки и горшками с папоротником, виднеющимися через дверной проем, но я предпочел считать эти места запретными и надеялся, что мой отказ от них убедит любого, кто тайно наблюдает за мной, в том, что я взрослый и заслуживающий доверия человек.