Во время моих визитов в отреставрированный дом, если можно так выразиться, я часто и смело разглядывал цветные стекла. Я понимал, что каждая деталь там была точно такой же, какой она мне представлялась пятьдесят лет назад, и всё же, вид этих деталей придавал мне определённое утешение и удовлетворение. Мы с другом и его женой намного пережили тех, кто когда-то имел над нами власть. Нам больше не нужно было подчиняться родителям или бояться неодобрения тетушек, посещающих церковь. Обычаи, связывавшие нас в прежние времена, теперь мы шутили за обеденными столами в недавно отреставрированных домах, где так называемые детали часто были той же мебелью или фурнитурой, которая когда-то нас утомляла или пугала. То же самое цветное стекло, которое я когда-то считал подходящим для людей среднего возраста или холостяков, теперь напоминало мне о хорошем вкусе моих…
друзья и современники, спасавшие от ветхости дома внутренних пригородов и сохранявшие их причудливые детали.
Я никогда не мог прочитать или услышать слова «дух» , «душа» или «психе» , не увидев мысленного образа овальной, ромбовидной, ромбовидной или многогранной зоны одного или нескольких цветов, наложенной на пространство, занимаемое внутренними органами его обладателя, совпадающей с ним или пронизывающей его. Я часто задавался вопросом о происхождении этого образа. Иногда я предполагал, что в детстве на меня повлияли радужные вспышки, которые я видел, когда солнечный свет падал под определённым углом на скошенный край зеркала, висящего в гостиной кремового дома, упомянутого в другом месте этого отчёта, и в этой комнате всё казалось мне изысканным и элегантным. Каково бы ни было происхождение этого образа, его детали во многом обязаны тому, что пятьдесят лет назад я услышал от одного моего молодого знакомого, что его первым примечательным опытом после приёма регулярно употребляемого им галлюциногенного наркотика был череп не из кости, а из полупрозрачного стекла, сквозь который его мысли проявлялись в виде множества точек того или иного основного цвета. Во время одного из моих первых визитов к другу и его жене в их недавно отремонтированный дом, когда послеполуденный солнечный свет проникал к нам сквозь цветную окантовку окна гостиной, мне вдруг стало очевидно, что каждый из нас троих определяется не просто морщинистым лицом и телом, а неким замысловатым узором или структурой, по определению невидимой, пусть даже она казалась мне фантастическим аналогом светящегося стекла на краю моего поля зрения. В первый вечер моего последнего визита в столицу, лёжа спать в одной из комнат дома друга и его жены и изучая вид трёх окон над эркером над моей кроватью, которые частично освещались уличным фонарём, я задумался о том, чтобы на всю оставшуюся жизнь принять верования анимиста, чтобы не только думать о каждом человеке и каждом живом существе как о обладающем внутренней светящейся сущностью, но и часто размышлять о цвете этих стеклянных сущностей, одна за другой, на фоне одного за другим источников света.
Дом был так основательно отремонтирован, и у меня было так мало воспоминаний о моих давних визитах туда, что я не знал, кто раньше занимал спальню, где я лежал. Возможно, там спал мой друг в детстве и юности, тот самый, который часто рассказывал мне в школьные годы, что смотрел накануне вечером тот или иной фильм в том или ином кинотеатре в том или ином пригороде, соседствующем с его собственным, и…
Впоследствии в его тёмной спальне он видел то одно, то другое изображение кинозвезды. Отец моего друга баловал мальчика, оставшегося без матери, который мог свободно ходить в кино, когда ему вздумается. Я жил в то время в пригороде, где проходила железнодорожная ветка, проходившая через пригород моего друга.