Нас с дочерью порой отталкивала не столько тематика многих статей в хрестоматиях, сколько их моральный подтекст. Ни она, ни я не смогли бы придумать такого выражения – можно было бы сказать, что составители хрестоматий, если не сами авторы текстов, поучали нас. Иногда их проповеди были резкими, но даже когда они поучали тонко, мы, те, кого в детстве так часто поучали родители, учителя и пасторы, были бдительны. В хрестоматиях было много иллюстраций, но все они были чёрно-белыми. Мы с дочерью понимали, что цветные иллюстрации сделали бы хрестоматии непомерно дорогими, но удивлялись, почему так много линейных рисунков нас не привлекают, а репродукции фотографий – нечёткими, а детали размытыми, и нам даже иногда казалось, что стилизованные дети на рисунках и серые пейзажи на полутоновых репродукциях имеют некую моральную цель: напомнить нам, что жизнь – дело серьёзное. Очень мало статей в хрестоматиях были откровенно религиозными. Я помню только отрывок из «Путешествия пилигрима» , рассказа о
Первые годы отцов-пилигримов в Америке, и то, как я узнал из заметок в конце одной из книг для чтения, что Джон Мильтон, автор нескольких отрывков в этой серии, был поэтом пуританской Англии, уступающим только Шекспиру. Тем не менее, у меня часто возникало ощущение, будто каждая из книг для чтения была составлена в одиночку каким-то благонамеренным, но надоедливым протестантским священником. В детстве я не мог отличить протестантские конфессии от других, но тридцать пять лет спустя я долго беседовал с женщиной, чья диссертация на соискание ученой степени по педагогике утверждала, что неявное послание этой серии книг для чтения воплощало, как она выразилась, мировоззрение нонконформизма первых десятилетий двадцатого века.
И всё же в книгах для чтения были моменты, которые мы с дочерью, вероятно, запомнили на всю жизнь. По какой-то причине составители серии включили в каждый том один-два отрывка, которые не только были лишены нравоучений, но и, вероятно, оставили бы ребёнка-читателя по крайней мере в задумчивости, если не встревоженным. В одном из множества возможных вариантов моей жизни мы с дочерью познакомились ещё в юности и начали общаться. Среди множества тем, о которых мы с удовольствием говорили, были морозные утра и жаркие дни, когда каждая из нас искала в школьной книге что-нибудь из немногих, способных увести наши мысли от негостеприимного класса, морализаторские тексты, которые с запинками читали вслух один за другим наши скучные одноклассники, унылые иллюстрации. Мне было приятно услышать от неё, что она часто читала и размышляла над историей о кобыле, которая в последние годы работала питчером. Она любила рассказывать жеребёнку, рождённому под землёй, о зелёных лугах и синем небе, которое она когда-то видела, хотя жеребёнок считал рассказы кобылы выдумками, и сама кобыла наконец начала придерживаться того же мнения. Она, дочь, была рада услышать от меня, что я тоже читала и размышляла над стихотворением о старой лошади, которая большую часть своей жизни была запряжённой в кабестан на руднике и вынуждена была постоянно ходить кругами, пока рудник не закрыли, а лошадь не отпустили на пастбище неподалёку, но она до последнего часа своей жизни слонялась как можно ближе к тому месту, где прежде трудилась и страдала. Мне было приятно услышать, что она часто читала и размышляла над стихотворением об игрушках, которые годами пылились и ржавели, но всё ещё верно ждали возвращения своего хозяина – маленького мальчика, который поставил их на место, но так и не вернулся. Ей было приятно услышать, что я…
также читали и размышляли над стихотворением, в котором излагались мысли и фантазии поэта, стоявшего вечером на сельском кладбище и размышлявшего о возможных жизнях, которые могли бы быть прожиты людьми, чьи останки были захоронены поблизости.