Мы сидели вместе на плетеном диване, пока она читала мне первую страницу книги. После этого она передала мне книгу и попросила прочитать вторую. Когда я прочитал страницу без запинок, она подбадривала меня продолжать чтение и оставила меня одного на веранде. Я читал большую часть того дня и большую часть следующих двух, пока не закончил книгу, которая оказалась самой длинной из всех, что я когда-либо читал.
Я ещё долго потом помнил многое из того, что испытал, читая книгу, рекомендованную тётей. Я всё ещё помнил часть того опыта, который я испытал несколько недель назад, когда автор, приехавшая из-за границы, впервые упомянула в радиопередаче, что в детстве жила на другом конце травянистого края от того места, где жила в детстве автор книги. Однако с того момента, как автор, приехавшая из-за границы, начала говорить о книге так, как она её понимала, и об авторе, каким она его себе представляла, – с этого момента я не мог вспомнить ничего, кроме нескольких стойких воспоминаний. Например, я больше не мог вспомнить образ доброго, хотя порой и снисходительного автора средних лет, который, казалось, иногда стоял где-то вдали от моего поля зрения, пока я читал. Женщина, его соотечественница, называла его молодым человеком и говорила иногда так, словно она, возможно, была в
Я любила его, хотя он умер почти за столетие до её рождения. Я всё ещё помнила, что к мальчику, главному герою книги, обращались по-английски ласточка, паук, жаба и другие подобные живые существа, но я уже не помнила ничего из того, что они ему говорили. Я всё ещё помнила, что к мальчику иногда обращался ветер, что иногда, читая предполагаемые слова ветра, я представляла себе полупрозрачное лицо на фоне склонившейся травы. Лицо было добрым женским лицом, но после прослушивания радиопередачи я больше не могла вспомнить его. И всё же я всё ещё помнила одну деталь из всего, что мальчик слышал от ветра.
Она заверила его, что никакого вчера никогда не было и что никакого завтра никогда не наступит.
Пока я читал на плетеном диване, большую часть времени дул ветер, но я бы не обратил на него особого внимания. Дом моих тётей и дяди находился в пределах видимости океана. По ту сторону проволочной ограды, ограничивавшей их ферму с юга, местность поднималась к вершинам скал над крутыми бухтами. Почти каждый день ветерок или бриз дул вглубь материка через голые загоны. Передняя часть веранды, где я читал, была защищена, и солнце грело мои босые ноги. Я бы не обратил внимания на проносящийся ветерок, но, читая отчёты о речах вымышленного ветра, обращенных к вымышленному мальчику, меня вполне мог беспокоить постоянный хлопок и стук из-за угла веранды. Две огромные полосатые брезентовые шторы, как мы их называли, образовывали внешние стены спальни моего дяди. Каждая штора внизу закрывала длинный деревянный шест. На каждом конце каждого столба металлическое кольцо было соединено кожаным ремнем с таким же металлическим кольцом в деревянном полу веранды. Когда с юга дул сильный ветер, брезентовые жалюзи вздрагивали и содрогались, а металлические кольца дребезжали и звенели. Простые звуки не прервали бы мое чтение, но эти звуки вполне могли напомнить мне, что дом из бледно-серого камня был не таким, каким ему следовало быть: что жалюзи и импровизированная спальня моего дяди закрывали то, что должно было быть пространством, похожим на монастырь, для прогулок, для того, чтобы смотреть далеко вдаль, или даже для чтения в одном из двух совершенно разных мест: одно с видом на внутреннюю территорию сначала через лужайку с травой буйвола, а затем на преимущественно ровную травянистую сельскую местность, а другое с видом за низкую живую изгородь из серебристо-серой полыни, затем на одинокий голый загон, а затем на океанские скалы.
Возможно, меня бы тоже беспокоила во время чтения та же несоответствие, что возникала из-за большей части моего чтения в детстве: книга передо мной была написана на другом конце света; ветер, говорящий с мальчиком, был тёплым южным ветром, который пронёсся через несколько графств, прежде чем достиг его родных низин. Ветер, который стучал по брезенту на южной стороне серого дома, был свежим с океана. Если бы веранда, на которой я бывал, была пустой и просторной, как я предпочёл, то я мог бы иногда выносить ветер с южной стороны дома, прежде чем вернуться на более спокойную сторону, выходящую вглубь острова, но я бы никогда не ожидал, что из всего этого бурного воздуха до меня дойдёт хоть какое-то послание.