(Прибыли сюда; здание кишело термитами и было признано небезопасным.) Сегодня утром я собирался в свою первую поездку через границу. Я собирался отправиться на скачки в городок, названный так из-за своей близости к границе. Пока мотор моей машины работал, я пошёл открывать ворота. Перед церковью стоял ряд машин. По-видимому, шла служба. Даже сейчас мне трудно объяснить, зачем я это сделал, но я заглушил двигатель и медленно направился к церкви, словно совершая утреннюю прогулку. Я без труда пересчитал машины прихожан. Их было семь. Все они были большими, последних моделей, какие принадлежат фермерам в округах вокруг этого городка. Я предположил, что каждая машина привезла в церковь пару средних лет. Возможно, несколько человек дошли до церкви пешком из домов в городке, но прихожане едва ли насчитывали двадцать. Проходя мимо церкви, я не слышал ни звука, но на обратном пути услышал пение и звуки музыкального инструмента. Я всегда предполагал, что конфессия, к которой принадлежала эта церковь, поёт радостно и от всего сердца.
Правда, я находился в десяти шагах от заднего крыльца, но задняя дверь церкви и наружная дверь крыльца были открыты из-за жары, и всё же пение звучало слабо и почти робко. Голоса прихожан едва перекрывали звуки органа, или как там они называли инструмент, аккомпанировавший им. Я записал голоса. В тот момент в собрании слышались голоса, но мне показалось, что это были исключительно женские голоса. Если мужчины и пели, то за стенами здания их не было слышно.
Я переехал в этот район недалеко от границы, чтобы проводить большую часть времени в одиночестве и жить по нескольким правилам, которым давно хотел следовать. Я уже упоминал, что берегу глаза. Я делаю это для того, чтобы быть более внимательным к тому, что появляется на краях поля моего зрения; чтобы я мог сразу заметить любой объект, настолько требующий моего внимания, что одна или несколько его деталей кажутся дрожащими или возбужденными, пока у меня не возникнет иллюзия, что мне подают знаки или подмигивают. Другое правило требует, чтобы я записывал все последовательности образов, которые приходят мне на ум после того, как я обратил внимание на сигнал или подмигивающую деталь. Сегодня утром я собирался пересечь границу, но отложил свой отъезд, вернулся к своему столу и сделал заметки для того, что подробно изложено в следующих параграфах.
В один из последних лет 1940-х годов мои родители часто брали меня с собой по воскресеньям в небольшую деревянную церковь в юго-западном районе этого штата. По обе стороны церкви стояли два длинных деревянных столба. Один конец каждого столба был врыт в землю, другой – плотно упирался в верхнюю стену церкви. Я предполагал, что столбы не давали церкви наклониться или даже опрокинуться. Здание, таким образом удерживаемое в вертикальном положении, состояло из крошечного крыльца; основной части с огороженным алтарем и, возможно, двенадцатью скамьями, разделёнными центральным проходом; и небольшой комнаты для священника. Прихожанами церкви были в основном фермеры с семьями. В этой церкви соблюдался обычай, которого я никогда не видел ни в одной другой.
В деревянной церкви с четырьмя столбами скамьи слева, или со стороны Евангелия, занимали только мужчины, а справа, или со стороны Апостольского послания, – только женщины. Я ни разу не видел, чтобы кто-то нарушал это строгое разделение. Однажды двое новичков, молодые муж и жена, пришли раньше и сели вместе на мужской стороне. Церковь не успела заполниться и наполовину, как жена поняла свою ошибку. Она поспешила через проход, покраснев, и присоединилась к другим женщинам и девушкам.
Много лет спустя, читая журнальную статью о христианской секте шейкеров, я представил себе группу взрослых верующих в небольшом деревянном здании, ничем не отличавшемся от церкви, упомянутой в предыдущем абзаце. Это был, по большей части, нелепый образ, освещённый солнечным светом летнего утра на юге Австралии. Мужчины-прихожане были в тёмных костюмах и широких галстуках, а их лица, шеи, руки и запястья были красновато-коричневыми. Женщины же были одеты в платья с цветочным узором и большие шляпы из лакированной соломы. Мужчины и женщины стояли лицом друг к другу, не на скамьях, а на хорах.
Их стояние в партере мешало им исполнять тот степенный танец, о котором я читал в статье о шейкерах. Похоже, танец состоял из двух рядов танцоров, которые двигались навстречу друг другу, а затем немного отступали, затем продвигались ещё дальше, но затем снова отступали. Одна линия, конечно же, состояла из мужчин, а другая – из женщин. Танцуя, они распевали или, возможно, пели. В журнальной статье были две строчки из одной из их самых известных песен – или это была их единственная песня?