под черной курткой с красной лентой и нарукавными повязками и красной кепкой; и в конце дороги, ответвляющейся от шоссе и наложенной на мой мысленный образ собственности с названием, которое я часто читал на указателе,
фамилия Т— под кремовым жакетом с синими рукавами и кепкой. Часто, после того как я декламировал и видел это, я выполнял похожее упражнение с мысленным образом топографической карты Англии, хотя несколько пришедших мне на ум семейных фамилий не были связаны с каким-либо топонимом, что заставляло меня, по той или иной причине, видеть имена и цвета как парящие около шотландской или валлийской границы. Среди имен и цветов, которые я вызывал в своем воображении, были имена лорда Д— (черный жакет, белая кепка); лорда Х— де В— (жакет, рукава и кепка полностью абрикосового цвета и описываются в скаковых книгах и в других местах одним словом Абрикосовый ); герцога Н— (небесно-голубой жакет и рукава с небесно-голубой и алой кепкой); герцога Р— и Г— (желтый жакет и рукава с кепкой из алого бархата); герцога Н— (старое золото); и герцога Д— (солома).
После того, как я вспомнил каждую куртку-образ и шапку-образ из Англии-образа, я попытался удержать изображение в своем сознании в надежде насладиться особым удовольствием, которое я иногда получал от таких изображений, особенно тех, которые можно было описать одним словом. Удовольствие состояло отчасти из определенного благоговения или восхищения, отчасти из определенной надежды. Я никогда не интересовался обычаями английской аристократии. Я даже никогда не пытался узнать разницу между герцогами, графами, лордами и им подобными. Но я чувствовал влечение к восхищению любым человеком, который мог полагаться на один цвет или оттенок, чтобы представлять себя и свою семью. Я знал кое-что о геральдике. Я изучал по цветным таблицам в книгах многочисленные изображения гербов. Но ни один из этих сложных узоров не затронул меня так, как утверждение какого-то так называемого аристократа, что ему не нужны ни шеврон, ни фес, ни какие-либо четверти красного, зеленого или серебряного; что он заявил о себе миру посредством одного лишь цвета; что он бросил вызов любому исследователю нюансов и тонкостей его характера, его предпочтений или его истории, чтобы тот прочел эти вещи по пиджаку, паре рукавов и кепке вызывающе простого тона. Надежда, которая была частью упомянутого ранее удовольствия, возникла из моей смелости предположить, что однажды я сам смогу найти тот или иной оттенок, который заявит миру столько же, сколько я сам хотел бы заявить о моих собственных невидимых качествах. Ещё одна нить упомянутого удовольствия возникла из моего воспоминания о единственной детали, которая осталась у меня после прочтения более чем тридцати лет назад объёмной биографии писателя Д. Г. Лоуренса. Когда я вспоминал об этом, кто-то однажды спросил Лоуренса, чем, по его мнению, могли бы заниматься люди, если бы им когда-нибудь удалось добиться успеха, как надеялся Лоуренс,