Если я полагаю, что занимаю комнату, которую раньше занимала так называемая тётя, то иногда предполагаю, что перед сном её иногда посещал образ молодого человека, написавшего ей письмо, путешествуя на корабле по Индийскому океану, и ещё одно письмо, находясь в лагере в Египте, и который мог бы написать ей ещё письма и позже сделать ей предложение, если бы не погиб в бою вскоре после высадки на Галлиполийский полуостров. Некоторые из образов, как я предполагал, были изображали молодого человека в солдатской форме, но они интересовали меня меньше, чем образы молодого человека после того, как он вернулся домой целым и невредимым и женился на молодой женщине, получательнице упомянутых и многих последующих писем. (Как исследователь ментальных образов, я с интересом отмечаю, что образы, упомянутые в предыдущем предложении, предстали передо мной так же отчетливо, как и любые другие образы, упомянутые в этом отчете, или любые другие образы, которые мне являлись; и все же это были образы образов, которые могли явиться по крайней мере тридцать лет назад женщине среднего или пожилого возраста, которая уже умерла; более того, образы, которые могли явиться женщине, были образами молодого человека, каким он мог бы явиться, если бы он еще не умер.)
Упомянутые изображения не были лишены чёткости, но, признаю, некоторые детали были размыты. Меня никогда не интересовала одежда более ранних периодов, не говоря уже о военной форме, наградах и тому подобном. Полагаю, что мои образы молодого человека в форме возникли после того, как я увидел почти сорок лет назад в биографии английского поэта Эдварда Томаса репродукцию фотографии поэта в форме вскоре после того, как он поступил на службу в Первую мировую войну, во время которой он погиб в бою. Мой интерес к Эдварду Томасу возник не из интереса к его стихам, которые я почти не читал, а из-за того, что я когда-то читал его биографию английского прозаика Ричарда Джеффриса.
Когда я представляю себе дом, где воображаемые муж и жена жили после свадьбы, фасад не похож ни на один дом, который я когда-либо видел. Однако мой взгляд на кухню включает несколько образов, основанных на деталях кухни в доме из вагонки, где я прожил несколько лет в детстве, в провинциальном городе, упомянутом ранее в этом отчёте. Деталь, которая заслуживает самого пристального внимания, — это раковина, поэтому…
Назовите её. Когда я жил в упомянутом доме, более шестидесяти лет назад, словом « раковина» называли только чашу из облупленного и покрытого пятнами фарфора под краном. Место сбоку от раковины, где ставили посуду или готовили еду, называлось сушилкой и было деревянным.
Когда сушилка только была установлена, на ней было, вероятно, шесть глубоких канавок. Эти канавки, как и вся поверхность сушилки, имели небольшой уклон к раковине. К тому времени, как моя семья переехала в дом, обшитый вагонкой, поверхность сушилки настолько стёрлась, что стала почти гладкой. Тем не менее, отскобленное и отбелённое дерево всё ещё было достаточно вмятин, чтобы я мог использовать её как место для игр в бег.
Во времена моей юности во многих городах к северу от столицы этого штата проводились забеги по бегу со значительным денежным призом для победителя.
Каждый забег определялся первыми забегами, затем полуфиналами и, ближе к концу дня, финалом. Ни в одном из этих забегов не участвовало более шести бегунов, каждый из которых бежал своей дорогой от стартовых колодок до финишной ленты, которая была размечена бечёвкой с каждой стороны, удерживаемой металлическими колышками на высоте колена. Каждый из шести участников каждого забега был одет в майку цвета, отличавшего его от остальных. Человек, которому было запрещено стартовать последним, был в красной майке; второй от конца – в белой; остальные, если мне не изменяет память, носили майку синего, жёлтого, зелёного и розового цветов. Иногда, тихим днём, когда мама убиралась на кухне после обеда и ещё не начинала готовить ужин, я, наверное, целый час стоял у раковины, решая исход забега с богатым призом. Участниками были мои стеклянные шарики, преобладающим цветом которых был тот или иной из упомянутых выше. В каждом забеге, полуфинале или финале я решал, катая шесть шариков по сушилке, по одному в каждую канавку, прежде чем они упали в раковину, где сложенное кухонное полотенце защищало шарики от повреждения фарфором.
Учитывая, что так называемая тётя была кузиной вдовца, отца моей подруги, я всегда предполагал, что после замужества она с нетерпением ждала возможности обосноваться в городке, с которым была как-то связана. Короче говоря, я видел коттедж, в кухне которого наверняка была деревянная сушилка. Я представлял себе этот коттедж стоящим в городке, упомянутом ранее, на окраине плато, о котором упоминалось несколько раз.